Потапыч безнадежно махнул рукой.
— А бывают тут посторонние? — спросил я. — В ваших Овсах…
— Только что если ко мне за медком… Из другого району, из другой области… Им до наших овсов дела нет. А чтоб здесь летом погостить — ты второй за три года запретов, первый тоже был… — Потапыч усмехнулся, — по личным надобностям моей племяшки. Она за него и в ответе. Хотя, ежели правду сказать, — с одинокой бабы какой спрос?.. Тем более — с птичницы… А за тебя вот большая начальница поручилась — Верочка. Мне она — как дочка. Я Петр, она — Петровна. На роду написано друг другу верить. Да и отцу ее я не совсем чужой человек. В одном окружении мы воевали, в одной погибшей армии. От нее живых и тогда осталось — раз-два, обчелся… а нынче… — Потапыч опять махнул рукой, — может, я один… Как Верочка мне про отца рассказала, — совсем стала родная. Помню, кого-то тащил я на загорбке через коридор смерти, под обстрелом, раненого. И вынес из кольца! А кто он был — не знаю. Потом не встречались. Может, ее отец? Его как раз кто-то из той мясорубки вытащил, а кто — он не знал.
— Где же такое было? — тихо спросил я.
— В Мясном Бору. Не слыхал про такое место в волховских болотах?
— Нет.
— И долго еще, может, не услышишь. Про нашу погибшую армию правду не скоро скажут. Погубили ее большие вожди. А списали все на тощего генерала… Ты уж сейчас меня больше не спрашивай! — Потапыч зажмурился, помотал головой. — Страшное там было дело! Может, потом тебе расскажу…
Совсем незаметно он перешел на «ты», меня это порадовало, и я его успокоил:
— Насчет овсов не волнуйтесь. Что я узнал, увидел, — могила!
— Даже по пьяному делу?
— А я не бываю пьяным.
— Редко слышу. Но каждый раз — приятно! — Потапыч сдержанно улыбался. — Со временем-то мы и сами откроемся — как запрет снимут. Это уж, наверно, после нашего дорогого Никиты Сергеича… Может, еще и грамотку похвальную заработаем — за народную смекалку. С портретом следующего вождя… А и не похвалят — перебьемся. Не мешали бы… Но пока запрет не сняли, — у нас тут, конечное дело, сплошной криминал.
— Смелый у вас председатель, — заметил я. — И находчивый. Не всякий придумал бы. Не всякий бы решился. Ведь свою голову подставляет!
— Смелый — да! — согласился Потапыч. — Рисковый! Но нашел-то не он. Он — приезжий. Рекомендованный нам из города. Однако не чужой. Не решился бы чужой на такое, тут ты прав! А нашел-то я. Потому меня тут президентом и посадили. Мальчишкой я тут, за болотом, лошадей пас. Потом уток стрелял. Озер в наших местах мало. Когда перелет — утки и на болото садятся, и на Сыч. Лишь бы вода! Устают! Тут и бери их. И сейчас беру… А вот жито тут раньше не сеяли. Велико по нашим местам болото! Уйдешь — не сразу вернешься. Даже если и короткая гроза — тоже надолго отрежет. Лодку бы тут держать — так по Большому Сычу домой доплывешь. Но не сохранялись тут лодочки… — Потапыч опять глубоко, протяжно вздохнул, и мне подумалось, что в какие-то далекие годы припрятывал он в здешних прибрежных кустах одну самодельную лодку за другой, а потом не находил их. — Не сохранялись, — повторил он с явным сожалением. — В другую область, видно, их угоняли. Свои-то не возьмут… Куда свой с чужой лодкой спрячется?.. Так тут до запрета целина и стояла. И дальше стояла бы, если б не дорогой наш Никита Сергеич… А уж как стали подчистую овсы искоренять, — я и предложил. Тихо, понятно, не на собрании. Привез председателя сюда, показал. Потом плуги сюда приволокли, бороны, сеялку, косилку и подняли целину! Безо всяких лозунгов, митингов и без тракторов. Сюда трактор и не пройдет. Лишь гать порушит, сам завязнет. Сюда дорога — только для лошадок.
— И вы тут круглый год?
— Для того и дом срублен. Я и полю сторож, и урожаю, и технике. Иной год подолгу отсюда овес не вывезешь. Люди выйдут, лошадей выведут, а телеги — стоят, ждут погоды. И технику отсюда не забирают, здесь ремонтируют в погожие дни. Чего ее по болоту таскать? Она все равно из списанной, нигде не числится. Вон в моем амбаре вся и стоит. Тоже надо охранять. Хоть и тихие места, да мало ли…
— А покушался кто-нибудь на технику?
