— Хороший портрет таким и должен быть. Тогда, даже бегло взглянув на него, вы воскликнете; «Mais oui[6], это она!» Я хотел не только перенести на медальон вашу внешнюю красоту, но передать вашу душу.
— Вы ничего не знаете о моей душе, — с легким смешком возразила Джиллиан.
— О нет, я знаю. Мир художников — это глубоко чувствующий мир. Все, кого вы с таким тонким тактом представляли потенциальным меценатам, говорили об очаровании и уме леди Марли. Ваши поступки открывают вашу душу. Так же, как и ваши глаза.
— Неужели? И вы смогли узнать по глазам мою душу с другого конца бального зала? У вас замечательное зрение. Если только… — Она внимательнее присмотрелась к нему. — Если только мы с вами не встречались ранее при других обстоятельствах.
— Вы не забыли бы такую встречу.
— Не сомневаюсь. — Джиллиан смягчила улыбкой некоторую ироничность тона. — Впрочем, в этом костюме вы могли сойти за кого угодно.
— Вы правы. Я мог бы оказаться королем или крестьянином, но я всего лишь Этьен Луи Туссен.
— Всего лишь?
Он не отозвался на это замечание и, заложив руки за спину, медленно обошел Джиллиан.
— Скажите мне, мадам, вы согласны, что мне удалось передать в портрете вашу душу?
— Вероятно… — начала Джиллиан и, помолчав секунду, продолжала; — Пожалуй, вы даже немного переусердствовали в этом.
— Отразить в глазах звезды небесные, если вы их там видите, значит, по-вашему, переусердствовать? Придать на портрете губам цвет спелых вишен — таких спелых, словно из них вот-вот брызнет сок, — это, по-вашему, тоже излишество? — Он остановился прямо перед Джиллиан. — Наделить изображаемую плоть красками лета — так, что вам покажется, будто, коснувшись ее, вы ощутите живое тепло, — это тоже значит переусердствовать?
— Да, — твердо произнесла Джиллиан. — Это значит переусердствовать. Как правило, я не оспариваю вольностей, допускаемых художниками, и, надеюсь, хорошо понимаю природу творческого выражения. Большинство миниатюр — не более чем подарки на память. Но манера, в которой вы написали этот портрет, заключает в себе нечто глубоко личное, интимное.
— Что вы разумеете, говоря об интимном?
— Я не смогу, вероятно, точно выразить словами это, однако, когда я смотрю на портрет… — Джиллиан нетерпеливо тряхнула головой. — Словом, мне кажется, он говорит обо мне больше, чем я хотела бы. Такова мера вашего таланта, я это понимаю, но это беспокоит и даже нервирует. — На лице у Джиллиан появилось выражение некоторой растерянности. Он стоял совсем близко, всего в нескольких дюймах от нее, но Джиллиан не отступила. — Вы утверждаете, что мы не знакомы?
— Только в моих мечтах, ma cherie[7].
Глаза Джиллиан широко раскрылись в ответ на это неожиданное проявление нежности, и она рассмеялась:
— Мсье, я вовсе не ваша дорогая…
— К моему бесконечному огорчению.
— И никогда не стану ею.
Взгляд у нее был твердый, осанка уверенная и свободная, словно их разговор был не более чем легким, ни к чему не обязывающим флиртом.
— Вы так в этом уверены? — проговорил он с неожиданной настойчивостью.
Почему она не отстраняется? Она никогда не подпускала его к себе так близко без очевидных опасений и смятения во взгляде. Нет, скорее надо сказать, что так близко она не подпускала к себе графа Шелбрука.
— Да, мсье, я совершенно уверена. — Ничего даже отдаленно похожего на испуг — ясный взгляд женщины, убежденной в собственной силе. — Мне хорошо знаком непостоянный характер мужчин, всю душевную страсть вкладывающих в творчество. И я не настолько глупа, чтобы рисковать своим сердцем ради такого мужчины.
— А я и не знал, что мы обсуждаем дела сердечные.
Сколько еще времени он в состоянии разыгрывать этот фарс?
— Мы их и не обсуждаем.
— Но мы говорили о страсти. — Как далеко она позволит ему зайти? — А я — Этьен Луи Туссен. Разве у меня нет репутации человека, страстного не только в творчестве?
— Репутации, соперничающей с вашим талантом? — Джиллиан поднесла бокал к губам и поверх него пристально посмотрела на собеседника. — Я испытываю интерес к одной из них, другая мне безразлична.
— Вы глубоко раните меня, — глухо произнес он.
