– А вы недурно искушены по части Альб, – с искренним уважением заметил Берхард. – Осмелюсь спросить, что вас привело в эти края?
Кто-то из сидящих хохотнул, но как-то мрачно – непохоже было, что его душил искренний смех.
– У каждого свой проводник в Альбы, старый. У тебя нужда, у нас – любовь, будь она неладна.
Это прозвучало так необычно, что Гримберт на миг даже вынырнул из глубокого океана дремы, чьи сладкие волны уже почти сомкнулись над его головой. Любовь? Похоже, и Берхард удивился.
– От любви в мире много всякого происходит, – пробормотал он. – Но впервые слышу, чтоб она в горы гнала, да еще троих сразу.
Кто-то за столом тоскливо вздохнул.
– Не наша любовь. Хозяйская. Ты про Флорио Несчастного слышал, старый? Про рыцаря?
– Мое ремесло – колбы да пробирки мыть, – по-старчески брюзгливо отозвался Берхард. – Куда уж рыцарями интересоваться. Хозяин, что ль, ваш?
– Хозяин, – подтвердил кто-то. – Бывший. Мы при нем слугами были. Может, слышал про него? Из графьев Кибург, что на севере.
– Не слышал, сеньоры, не слышал. А что, хороший рыцарь был?
– Лучший к востоку от Аахена, – с гордостью заявил один из собеседников, уже немного тяжело ворочающий языком от вина, – Пушки у него такие были, что от одного выстрела все дома в городе качались, вот как.
– Да что пушки… – перебил его другой, тоже немного хмельной. – Пушки – это ерунда. Главное – рыцарская доблесть. Доблесть у него необычайная была. Говорят, сам император его из своего кубка поил, так-то! Столичные поэты друг другу космы драли за право про его подвиги песнь сочинить!
Гримберт встрепенулся, вновь каким-то образом не канув в темную пучину без сновидений.
– Знатный воин, выходит, – сдержанно согласился Берхард. – Повезло вам с господином.
– Если бы только доблесть! – с непонятным запалом воскликнул один из его собеседников. – Душа у него благородная была, вот что главное. Истинная рыцарская душа, нынче уж таких не встретишь. Сейчас рыцарь уже не тот пошел, не как в старые времена. Все норовит баб потискать или там кусок пашни у соседа отрезать. Но Флорио фон Кибург был настоящий рыцарь, как заведено. Понял, старый хрыч? Только вот через все свое благородство счастья не нажил, только горе одно.
– Разбился? Проиграл на турнире?
– Если бы, старик! – кто-то из бывших рыцарских слуг надсадно треснул кулаком по столу. – Влюбился он. Влюбился наш хозяин несчастный. Самая худшая из всех бед, ждущая мужчину. С того момента и прозвали его Несчастным.
– Вот те на… – натурально удивился Берхард. – Влюбился, подумать только. Это ж дело простое…
– Это у тебя дело простое. Понравилась молодуха, схватил ее за косу – и на сеновал. Ну, может, родителям ее пива бочонок выставить и пару грошей медных. У сеньоров оно все не так происходит.
– Ну-ка, ну-ка… – пробормотал Берхард, в самом деле заинтересованный. – Раз уж запряг, так езжай. Что там за любовь у вашего рыцаря была?
– Не просто любовь. Особая, понимаешь… Каждому рыцарю полагается иметь прекрасную даму. Подвиги ей посвящать, колено преклонять… Обычно дамы тоже из знатных, графини там всякие, баронессы…
– Такую на сеновал не потащишь, – согласился Берхард.
– Бревно ты, старый, при чем тут сеновал… Каждому рыцарю нужна прекрасная дама. Правило такое. Вот наш сир Флорио и нашел такую – на свою голову нашел.
– Как же ее звали?
– А вот этого не скажу, – его собеседник рыгнул. Который из трех это был, Гримберт уже не мог сказать, от вина голоса у них сделались хриплыми и похожими. – Потому как честь дамы свята, понял?
Судя по манерам, рыцарские слуги имели приблизительно такое же представление о чести, как аббат о сенокосе, но Гримберт предпочел промолчать. Удобное свойство слепого – где бы он ни расположился, все окружающие через какое-то время начинают считать его чем-то вроде предмета обстановки. Гримберт не собирался нарушать это впечатление, тем более что Берхард, похоже, и без того отлично играл роль собеседника.
– Принял наш Флорио от нее платочек вышитый, а как принял – так и конец ему пришел. Пронзило любовью, будто кумулятивным снарядом, прям сквозь броню. С того дня позабыл он про охоту, турниры и прочее житье рыцарское. Затосковал так, что только глянешь – у самого сердце разрывается. С того дня он только о том и думал, как бы подвиг рыцарский совершить и посвятить его своей даме. Чтоб та, значит, одарила его своей благосклонностью.
