– Передохнуть на Сучьем Кряжу? – Берхард изумился так, что, кажется, даже забыл про презрительную усмешку. – Да там сам Сатана разбивать лагерь побрезгует, даже если сотрет копыта в кровь! Нет, мессир, там мы останавливаться не будем. Ты, может, на мир уже сполна посмотрел, а старому Берхарду Однорукому еще малость охота…
– Что там такое? – нетерпеливо спросил Гримберт. – Радиация? Ядовитые газы? Лавины?
– Лавин в этих краях двести лет не было, не в них дело. Радиация есть, но маленько, только в низинках. Нет, у Сучьего Кряжа дурная слава не по этой причине. Говорят, дурные вещи вокруг него происходят. А умные люди слушают то, что говорят в Альбах, ежли снегом уши не забило. Через то и выживают.
Берхард замолчал и молчал чертовски долго. Если он и ждал вопроса, то скрывал нетерпение с той же выдержкой, с которой проклятые Альбы скрывали свои пакостные фокусы, подготавливая их на протяжении веков и тысячелетий. Но Гримберт не в силах был задать вопрос – казалось, стоит разомкнуть губы, как последние крохи тепла выскользнут вместе со словами. Приходилось экономить, мысленно ведя счет шагам.
Отсчитав две сотни, он все-таки нашел силы заговорить:
– Что за дурные вещи?
Берхард, по счастью, шел рядом, повторять не потребовалось.
– Всякие, мессир. Лет этак шесть назад, что ли, сюда очередные дурни заявились. Целая экстредиция.
– Что?
– Экстредиция, говорю. Ты, видать, кроме своего рыцарского дела совсем ни черта не понимаешь, ну так и не перебивай тогда. Кучу машин нагнали. Трициклы тяжелые, возы на гусеницах, какие-то сверла на колесах, и такие огромные, что, кажется, до самого ада досверлить можно… Мы с ребятами думали, мож, Лотаровы люди, с опаской поглядывали, ан нет. То были рудокопы из Гренобля.
«Экспедиция, – подумал Гримберт. – Ты имеешь в виду экспедицию, чертов ты безмозглый осел. Господи, даже если бы Господь наделил меня смирением Святого Витта, спокойно варящегося в котле с кипящим маслом, я бы не потерпел в своем дворце такого кретина даже на должности последнего полотера. И самое паскудное, что этот кретин полагает нормальным читать мне лекции и корить незнанием. Мало того, имеет на то полное право».
– И что они искали? Уран? Платина?
Берхард по своей привычке сплюнул в снег. Не потому, что ему нужно было избавиться от скопившейся во рту слюны, та имела обыкновение мгновенно превращаться в лед прямо на губах. Скорее, чтоб подчеркнуть свое презрение к дуракам, ползущим в Альбы и ни черта не смыслящим в том, что те способны предложить.
– Платины в этих краях отродясь не было, а уран так высоко не ищут. Вроде какая-то другая дрянь. «Чертова ртуть» иль вроде того. Не знаю, не интересовался. Кто слишком долго уши открытыми в Альбах держит, тому мозги выморозит. Любопытных тут нет.
* * *
«Чертова ртуть»… Слово было будто бы знакомо, но смутно – Гримберт никогда не проявлял интереса к алхимии. Лишь несколько неверных шатающихся шагов спустя его озарило – родий![5]
Родий многие кузнецы и ремесленники прозвали «чертовой ртутью». Серебристо-белый, в самом деле похожий не то на белое золото, не то на загустевшую ртуть, во всей империи он добывался в столь мизерных количествах, что измерялся даже не в унциях, сетье, буассо, марках или прочих величинах, хорошо известных венецианским купцам, а в гранах[6]. И настолько опережал по стоимости все мыслимые драгоценные металлы, что даже архиепископы считали за удачу украсить его крупицей свой перстень.
Если здесь, в выстуженном всеми ветрами мира, сердце Альб в самом деле есть месторождения родия…
Гримберт ощутил, как смерзаются так и не произнесенные слова – он позабыл сомкнуть губы и холод мгновенно превратил их в хрустящую на языке наледь. Если бы он смог раздобыть хотя бы пару унций… Да что там унций, хотя бы несколько грамм породы, в которой есть крупицы благородного родия, это стало бы тысячекратно большей удачей, чем то богатство, которое ждет его под Бледным Пальцем.
Одной невесомой крупинки хватит ему, чтоб заполучить место на корабле, отправляющемся в Константинополь. Прочь от имперских соглядатаев, шпионов Лаубера, невидимых охотников Святого Престола и прочего сброда, который денно и нощно выискивает его следы.
