Отец ежемесячно высылал им порядочную сумму денег, но, делясь с товарищами, Леня с трудом сводил концы с концами.
«Масса денег уходила у мальчиков на товарищей, — вспоминал Брунс, учившийся в то время на юридическом факультете. — Даже золотые часы, подаренные им отцом ко дню окончания гимназии, были постоянно в закладе для товарищей. Жили они в Столешниковом переулке, в доме Никифорова, а я — наискосок в номерах. Помню, у них всегда толклись студенты».
В квартире, где жили Спендиаровы, стоял шум необыкновенный. В одной из комнат, занимаемой примадонной Большого театра, слышались рулады, распеваемые на верхах, в другой — упражнялись Леня и Мурзаев. Саше тоже приходилось пользоваться всякой свободной минутой для занятий на скрипке. Звуки упражнений — вокальных и скрипичных — смешивались с громкими голосами студентов, южан по преимуществу.
Всей компанией они посещали театры. Билеты приходилось брать самые дешевые, так как, присылая сыновьям деньги «на музыку», Афанасий Авксентьевич не имел в виду их земляков.
«В театре мы сидели больше на галерке, — вспоминал Брунс. — Помню, когда гастролировали у Корта итальянцы, например Котоньи, мы видели только их ноги…»
С галереи Большого театра видны были лишь газовые рожки на низко свисавшей люстре. Отчаявшись рассмотреть оперное действие, Саша закрывал глаза и, опершись на барьер, слушал музыку. «Я наслаждаюсь хорошим пением и превосходным оркестровым исполнением», — писал он отцу.
За короткий срок он пересмотрел все, что ставилось в Большом театре. Преимущественно это были оперы иностранных авторов. Отечественные оперы — «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», «Демон», «Евгений Онегин» и «Сон на Волге» Аренского — составляли не более четверти всего репертуара.
После спектакля симферопольцы ехали на тройках к «Яру». Они занимали несколько составленных столиков. Сергей Брунс — высокий, стройный, полногубый юноша — провозглашал первый тост. Пили за великих артистов. В то время особенно горячила умы Ермолова. Юноши вспоминали каждую деталь ее игры, обсуждали пьесы с ее участием.
Вместе с весной, отличавшейся от крымской медлительностью, началась лихорадочная подготовка к экзаменам. Саша не принимал в ней участия. Он задумал оставить естественные науки по причине непреодолимого отвращения к анатомическому театру.
Почти все студенты, причастные к музыке, учились на юридическом факультете. Саша решил последовать их примеру. «К твоей радости, Саша думает перейти на юридический факультет», — сообщил Леня отцу 10 апреля 1891 года.
Афанасий Авксентьевич всегда мечтал найти хоть в одном из своих сыновей человека, смыслящего в делах. Он хотел, чтобы Саша стал юристом. Мечта его сбывалась.
Начало занятий композицией
Наступили каникулы. Саша отправился в Симферополь.
Первой, кого он увидел, подъехав к дому, была бабушка Татьяна Ивановна. Опираясь на палку, она прогуливалась вдоль палисадника. Из дома ему навстречу радостно выбежали мать и сестры. Целуя Сашу, они принялись тормошить его. В летней шинели, с аккуратно подстриженными усиками, он выглядел необычно взрослым.
Саша вошел в залу и, подняв крышку старого «Плейеля», взял несколько аккордов. Звук был довольно глух, но мягок и напоминал о чем-то светлом из прошлого.
В атмосфере домашней ласки, вдали от подавлявшей его столичной жизни Сашу снова потянуло к творчеству. Тихие шаги матери, поминутно входившей в залу, не мешали ему.
Вскоре он почувствовал необходимость в музыкальном общении. В Симферополе проводил летние каникулы ученик Санкт-Петербургской консерватории скрипач Иоаннес Романович Налбандян. Саша решил нанести ему визит.
«В студенческой форме Саша пришел ко мне, — рассказывал много позже Иоаннес Романович. — Он мне сразу очень понравился: чудесные золотые волосы, хорошие голубые глаза, нежный овал лица. Пенсне он тогда уже носил.
Я был известен в Симферополе как скрипач. Все эти годы я приезжал из Петербурга и выступал, потому он, верно, пришел ко мне познакомиться.
Представившись, он сел за рояль и стал тихонько импровизировать, рассказывая мне о московской музыкальной жизни, о том, что он учится скрипке у Пекарского. Затем он уселся поудобнее и сыграл свои романсы, напевая тихим «композиторским» голоском. Когда он кончил, я бросился к нему, крепко обнял и сказал, чтоб непременно он был композитором! А он скромно спросил: «А стоит ли?»
