– О каких услугах вы говорите? Ведь в зоне никто ничего не имеет. Все равны.
– Это только на первый взгляд. Например, я не хочу мыть пол. И я тогда подхожу к кому-нибудь и говорю: «Ты согласен помыть пол?» И даю ему пачку сигарет. Он, конечно, соглашается. И он это делает каждый день. Или у меня порвались брюки. У меня нет навыков их зашивать. И опять пачка сигарет помогает мне решить проблему. Вот уже начинается взаимный интерес, о котором я упоминал.
– Только не говорите, что зона – слепок общества, оставшегося за пределами колючей проволоки.
– А я так и думаю. На воле что-то делают за деньги, а здесь – за услуги.
– Это нормально?
– По-другому здесь невозможно.
– Ну почему же: если умеешь, зашей брюки товарищу по несчастью просто так, без корысти, не беря сигареты. Научи его самого шить, вот и всё. Обычные человеческие отношения.
– Здесь этого не бывает. Потому что в зоне масса людей, которые не имеют никакой поддержки извне. И они вынуждены… работать… Ну вот еще пример: существует график уборки территории, для всех без исключения. А я, допустим, не хочу идти: долбить лед или собирать окурки. Я даю кому-то сигареты, и человек за меня это делает.
– Что-то много вы раздаете сигарет…
– Я не сказал главного: я редко кому-либо что предлагаю. Это тот человек сам приходит ко мне и предлагает свою услугу.
– А по каким причинам он мог оказаться без поддержки извне? Семьи остались, дети остались. Неужели у многих, попавших в зону, родня отворачивается? Но друзья остаются. Переписывайся, получай посылки.
– Не-е-ет, человек уходит в этот мир, как в могилу. Не каждый, но большинство. У нас в отряде сидит один человек, у которого пять братьев и две сестры. И никто ему не пишет и посылки не шлет. Я долго пытался понять. Это реакция ответная: значит, он относился к ним так же в прошлой жизни. У него были с родственниками такие отношения. И он для них и не был кем-то близким, несмотря на родство. Он что был, что не был. Ушел, ну и ладно. У них нет сострадания, потому что он не был для них значимым. Но люди даже здесь не хотят этого осознать и понять, почему они одни остались. У них растет ненависть к родственникам, что они его не хотят поддержать. Хотя сам он в прошлой жизни тоже ничем им не помог. Мало того, еще был, может быть, обузой. Ведь есть масса примеров, когда женщина начинает нормально жить только тогда, когда ее мужа посадили. К сожалению, это объективная реальность. Вот несмотря на то что в колонии отбывают срок бывшие представители власти, среди них масса наркоманов, алкоголиков. Это люди, которые деградировали еще на свободе. Здесь отбывает наказание один бывший майор, в прошлом начальник отдела уголовного розыска, – он ходит окурки собирает. Деградировал до крайней степени. Он ходит чрезвычайно помятый, небритый, грязный – редкий бомж таким бывает. А здесь этот бывший сотрудник ходит, для него это нормально. Если раньше на службе с него требовали какой-то приличный вид, то здесь никто не требует. Он предоставлен сам себе. В колонии таких осужденных называют «чертями». В зоне я пришел к поразительному выводу: в нашей стране в органы власти идет всякий сброд. Только в одном нашем отряде пятнадцать человек не имеют среднего образования. Они учатся в колонии в средней школе, начиная с восьмого класса. Но это же были представители власти! Как же их брали в милицию? Но это, я говорю, только в нашем отряде. А в колонии их наберется человек шестьдесят. И это взрослые люди, которые состояли в должностях. У меня товарищ появился в зоне. Он бывший прокурор. У него уровень достаточно высокий. Вот такое большое расслоение в зоне. Еще один мой товарищ – бывший подполковник, из гарнизона. Сел тоже за взятку. Но по натуре он человек воспитанный, тактичный, интеллигентный. Он не может влиться в эту волчью стаю. Несмотря на то, что он вроде бы должен быть солдафоном. И вот для него непонятны такие вещи, как подставить кого-то. Хотя в милиции это в порядке вещей. К сожалению, в зону народ, который здесь сидит, принес самое плохое – ментовское. Как говорят про них – менты. Они и есть менты. Это их самое плохое качество. Люди без принципов. Заложить, подложить какую-то гадость, интриги плести… Ведь работает в зоне только часть осужденных, остальные сидят без работы – это простойные бригады. И вот они весь день сидят и обсуждают друг друга. Сплетни плетут. Без конца. Одно и то же каждый день. Я вам приведу такой пример. Вот меня когда привозили на судебный процесс, помещали в «стакан» – это отдельная маленькая камера, пятьдесят на пятьдесят. Сидишь, ждешь своей очереди, когда тебя приведут к судье, он допросит. Охрана тут же. Процесс прошел, я жду вечера, когда меня повезут обратно в СИЗО. Весь день охрана здесь играет в карты. И вот я вынужден слушать их – мне деваться-то некуда. В других «стаканах» сидят женщины – их тоже судят. Охрана общается между собой только на одном языке: мат-перемат. Тема разговора тоже одна: где кто вчера чего выпил и чего съел. Дальше слушаю: «Ой, смотри-ка, Васька, цемент привезли во двор» – это во двор областного суда. И они продолжают: «Надо вечерком подъехать, пару мешочков спиздить». Я слушаю и думаю: неужели раньше-то я всего этого не видел и не слышал? В соседней камере сидят два бандита – тоже после суда, между собой разговаривают. И у них точно такой же лексикон, эти же выражения. Они ничем не отличаются от этих сержантов. Абсолютно. Это тогда меня поразило…
