– В каком году это было?
– В 2000-м.
– Почему вашим делом занималось именно ФСБ?
– Суть в чем? Помимо основной работы, я занимался посреднической деятельностью такого характера: я договаривался на предприятиях оборонного комплекса о получении строительных подрядов для своих друзей – предпринимателей. Были у меня два друга, которые имели строительные фирмы. За те подряды, которые я для них выбивал, впоследствии из суммы полученной прибыли я получал десять процентов. И так было до тех пор, пока деньги не стали слишком большими. Но как только деньги перешли из категории рублей в доллары, интересы наши резко разошлись… И появилось заявление в ФСБ по «факту» вымогательства с моей стороны этих денег. Долго длилось следствие. В суде мои бывшие друзья изменили показания и рассказали, что было в действительности. Они решили, что уже хватит меня кормить, что они уже сами достаточно самостоятельные. Но отделаться от меня просто так они почему-то побоялись…
– Что же за друзья-то такие?
– Ну… когда речь идет о больших деньгах…
– Дружба врозь?
– Да, при деньгах дружба – это уже понятие относительное. И вот что интересно: ведь до последнего момента, до ареста, у нас были прекрасные отношения. Видимость, во всяком случае, была. Дружили семьями, ходили друг к другу в гости. По сути, мы выросли вместе…
– А их заявление – компромат на вас – вы видели?
– В уголовном деле я его видел. Причем привезли меня… Нет, я лучше расскажу с самого начала. Я ведь подчинялся непосредственно Генеральному прокурору, поскольку объект, который я курировал, был особой государственной важности. И вот меня вызвали на очередное совещание в Генеральную прокуратуру и там же арестовали…
– До совещания вы о чем-нибудь догадывались?
– Абсолютно ни о чем. Это был вызов на обычное рабочее совещание. Я должен был явиться в форме, доложить…
– В Москву поехали?
– Да, конечно, в обычную командировку. Приехал, зашел к начальнику управления, а тот говорит мне: «Сейчас не до тебя, иди, погуляй… дня три-четыре». Я через три дня снова пришел, он говорит: «Зайди в тот кабинет, там тебя ждут». Я зашел, там сидел следователь, который ввел меня в курс дела: «Присаживайтесь, в отношении вас возбуждено уголовное дело». Никаких документов он мне, конечно, не предъявляет. «Вот, – говорит, – распишись: это санкция на твой арест, и мы тебя отправляем в “Матросскую тишину”. Тут же надевают наручники на меня. Я еще успел спросить: «А наручники-то зачем?» – «Ну, положено так». И меня увезли. А когда везли, то, видимо, специально подобрали такого парня, который, наверное, мать родную посадит. Я ему говорю: «Слушай, парень, ну я же в форме… Неужели ты меня сейчас отправишь в тюрьму? Дай хоть в гостиницу заехать, там вещи мои остались». А он говорит: «Ничего не знаю». Надо сказать, что на всем протяжении вот этих испытаний… на этой дороге несчастий… я ведь все это для себя проанализировал и пришел к интересным выводам. Ведь я занимал достаточно высокий пост. И казалось бы, что отношение ко мне должно было быть соответствующее, но… ничего подобного! Вот свои же прокурорские работники гадили на каждом шагу. Старались до такой степени дистанцироваться. Не просто показать, что они никак не причастны ко мне, а показать, что они отрицательно относятся ко мне. И каждый из них стремился первым плюнуть в меня, чтобы показать начальнику, что он ко мне никак не относится, что он сам не такой. Мало того, меня закрыли не в обычной камере «Матросской тишины», а в специзоляторе – отдельном корпусе, выделенном на территории «Матросской тишины», где содержатся лица, которые представляют какую-то особую опасность или которые проходят по серьезным государственным преступлениям. В камере народу было немного. Помимо меня еще два полковника и два генерала. Сотрудники ФСБ ко мне беспрерывно приходили, говорили: «Расскажи про того, расскажи про этого нам». Потому что уровень общения у меня на воле был своеобразный. Ну а раз не рассказываешь, то… мне запретили переписку, ни одной посылки в течение полутора лет не разрешили получить, жене не разрешили ни одного свидания.
