— Песню?.. Да у меня… у меня сегодня горло болит!
— Тогда пой тихо, — сказал Чжан Ин-ху.
Сяо Цзян вскочила со скамьи и, приложив руку к козырьку, вытянулась перед подругой.
— Пой, Сяо Ким!.. А то я всё время буду так стоять.
Наконец Ок Пун согласилась.
— Я выросла в бедной крестьянской семье, — сказала она. — Я спою вам «Горное эхо».
Вокруг, казалось, стало ещё тише. Тишину нарушало лишь журчанье ручья. В тёмной его воде отражались звёзды.
Ок Пун запела:
Песня звучала печально. Все слушали её в глубоком молчании.
— Ах, хорошо поёшь! — с жаром воскликнула Сяо Цзян, когда Ок Пун замолкла. — Спой-ка ещё одну!
— Теперь надо весёлую, жизнерадостную! — сказал Чжан Ин-ху.
Сяо Цзян захлопала в ладоши.
— А ну-ка, попросим товарища Кима спеть нам!
— Не умею я петь, — застенчиво промолвил Ким. — Но как вспомню о родине, так песня сама из души просится. Давай-ка, Ок Пун, споём нашу новую песню.
И они в два голоса затянули:
Эй, хэ-я…
У горы Ким Ган
Двенадцать тысяч хребтов…
Они пели с чувством; песня воодушевила и слушателей. Неожиданно прибежали две девушки-санитарки.
— Сяо Цзян, Сяо Цзян! Поторопитесь! Начинается вечер, посвящённый проводам корейских товарищей.
Все поднялись со скамьи. Ок Пун отстала от подруги и, вынув из кармана бумажный конвертик, протянула его Чжан Ин-ху.
— Я скоро уеду… И хочу, чтобы это осталось вам на память. Нет, нет, не открывайте! Придёте домой, тогда и посмотрите.
И с этими словами она побежала за Сяо Цзян. Ким Ен Гиру нужно было идти в штаб полка.
— Я, наверно, не смогу быть на вечере, товарищ командир роты, — сказал он. — Приду после.
— Постарайся прийти пораньше! Мне ещё о многом нужно с тобой поговорить.
— Да, это наша последняя ночь… Я постараюсь освободиться как можно скорее.
И Ким поспешно зашагал прочь.
Вернувшись в роту и отдав необходимые распоряжения политруку, который должен был повести бойцов на прощальный вечер, Чжан Ин-ху вошёл к себе в комнату, зажёг лампу и раскрыл конверт. Из него выпала фотография и записка. С фотографии смотрели Ким Ен Гир и его сестра. У Кима был бравый, серьёзный вид, а Ок Пун улыбалась. Чжан в волнении развернул записку. «Дорогой друг! — писала Ок Пун. — Я скоро уеду от Вас, и на сердце у меня неспокойно… Не знаю, что и сказать Вам на прощанье. Вы так много мне помогли. Вы учили меня ненавидеть врагов, любить товарищей и всегда следовать по пути, указанному партией. Никогда не забуду я Ваших наставлений. А ещё — только извините меня за нескромность — есть у меня к Вам одна просьба: не могли бы Вы подарить мне на память Вашу фотографию?.. Я хочу, чтобы лицо Ваше всегда было у меня перед глазами».
Прочитав записку, Чжан закурил сигарету и задумался. Раскрыв свою полевую сумку, он порылся в ней, достал что-то оттуда и вышел из комнаты.
На поляне шли последние приготовления к вечеру.
Карбидные фонари бросали свет на деревья, на людей, усевшихся прямо на траву. Было шумно.
Чжан Ин-ху увидел Сяо Цзян, которая с беспокойством оглядывалась вокруг, словно разыскивая кого-то.
— В чём дело, Сяо Цзян? Кого вы ищете?
— Да Сяо Ким… И куда она только запропастилась? Скоро вечер начнётся, а её всё нет и нет.
— Она же завтра уезжает! — сказал Чжан. — Мало ли какие дела могут быть у неё перед отъездом.
— Ох, и не говорите!.. Если и нет дел, она всё равно их отыщет… Как только она услышала об отъезде, так сразу же за дела! Сдала все вещи по списку, всё выстирала, выгладила… Я ей говорю: я и сама могла бы всё это сделать. А она отвечает: «Нет, я завтра уезжаю, и мне хочется в последний раз потрудиться для раненых». Обошла все палаты и так захлопоталась, что опоздала к ужину. А если бы вы видели её чулки, товарищ командир роты!.. Они так штопаны, перештопаны, что дальше уж некуда! Говоришь ей: купи новые. Нет, денег жалко. А куда они у неё уходят, деньги-то? Да всю свою получку она тратит на раненых: покупает им сладости. Наш начальник как-то сказал про неё, что это примерный член партии. И уж как её любят, как любят у нас… Когда раненые узнали, что Сяо Ким уезжает, они были очень огорчены. А один юноша из первой роты — Сяо Фу — так тот даже расплакался.
