– Мой выбор? А кто мне его подсказал?
– Повторяю, дорогой мой: я подсказывал сюжет, а в сюжет я был волен вставлять все, что мне симпатично. Но, так или иначе, вам будет чем отчитаться на Страшном суде, если таковой и впрямь когда-нибудь состоится.
Не могу сказать, чтобы меня это сильно утешило.
– И последнее, – продолжил Айн, – вера – это прехитрая штука, которая все свои основания несет в себе. Вы можете лишить ее фундамента, вышибить любые опоры, но здание останется непоколебимым. Никогда не связывайтесь с верой, Измаил. Никогда не связывайтесь с мифом. Они слишком живучи. Они посильнее вас. Они посильнее всех нас. Но это из разряда умножающих скорби премудростей, о которых говорил еще Соломон. Жаль, я не знаю, чем вам помочь. Если бы мог… Вот разве что с хозяином этого дома я вас, пожалуй, все-таки сведу. Он частный детектив с весьма разносторонними связями и, чем черт не шутит, в нынешнем вашем положении может оказаться полезным. А пока ответьте на один вопрос. Он занимает меня с тех самых пор, как вы рассказали правду, а значит, уже почти целый день. Неужели вас самого не тянуло попасть туда, посмотреть своими глазами, вдохнуть тот воздух и ту пыль? И в конце концов, если вспомнить, как вас раньше звали…
– Лучше не надо. А тянуло – не тянуло… Прошли те времена, когда генералы с саблей наголо скакали впереди армий. Генеральское дело – оно штабное. Нечего генералу на передовой делать. А я был генералом. И остаюсь. И, поверьте, еще буду. Плох солдат, который не мечтает стать генералом, но еще хуже генерал, рвущийся в солдаты. А насчет веры… Вы, наверное, правы, Айн, пусть даже правота эта какая-то скучная. Но знаете, когда мне делали нынешнее лицо, вернее, нет, когда его уже сделали и я с ним сживался, меня упрятали в маленький госпиталь… Не суть важно где. И там я разговорился со священником, приходившим окормлять свою лежаче-бродячую паству. Интересный был человек. С воображением. Я рассказал ему нашу историю. Не как подлинность, разумеется – так, прочитанный роман в стиле Брэна Дауна. И знаете, что он мне сказал? Что спасать Спасителя – самый страшный грех, какой только можно придумать. Ибо как же тогда быть с искуплением? Все мы искуплены Его кровью. А если она не пролилась? Что нас ждет тогда и кто мы есть? Наверное, это тоже правда, Айн, только, в отличие от вашей, не скучная, а страшная.
– Что же тут страшного? Просто еще одна точка зрения и еще одно подтверждение бессмертного: «Что есть истина?» Наверное, нам с вами этого знать не дано. И слава богу, что не дано, поскольку, знай мы это, и жить в мире стало бы воистину слишком страшно.
Странные слова для историка, посвятившего себя поискам истины. Но этого я говорить не стал. Потолковать-то хотелось еще много о чем, хотя главное, пожалуй, было сказано. Но один вопрос вертелся на языке.
– Выходит, история так же незыблема, как вера? Иисуса распяли – и христианство возникло. Мы Его спасли – и оно возникло все равно. Не могу понять.
– Элементарно, Измаил. В любом случае Его распяли. А фактически или только в умах – не имеет никакого значения. Главный фокус в другом. Тот исламский деятель – кто он там был, имам, тайный имам или просто большой бандюган? – судя по всему, был двоечником. Коран изучают все-таки еще в медресе, высшего образования для того не требуется. Или это потому, что он в Англии учился?.. Но в Коране прямо сказано: «Они не убили его и не распяли его, но лишь подумали, что совершили это». Кабы этот тип получше знал богословие, вы бы его так дешево не купили. Но я не жалею. Как ни крути, а ближайшая машина времени работает сейчас в небоскребе «Айка-Матки» в Петербурге – в том, что они купили у разорившегося Газпрома. Поговаривают, и у нас в столице строить будут. А если бы этот тип получше знал богословие, ни «Айка-Матки» бы не было, ни машин времени. И потому моя душа историка ликует. Я не генерал. Я еще надеюсь подышать той пылью.
VI
С тех пор минуло уже больше четверти века, и, насколько я знаю, Айну по крайней мере дважды удалось осуществить свое желание. Правда, встречаться нам приходилось исключительно редко – в те периоды, когда, в очередной раз сменив личину, я на какое-то время успокаивался и пребывал в уверенности, что в ближайшие месяцы меня точно не найдут. Потом-то всякого можно найти, особенно в наши дни, когда все мы оставляем слишком много следов.
