– Ваше величество, я приготовил для вас еще один подарок.
– Да? Так давай его.
– Это не совсем обычный подарок. Это тоже танец.
– Так показывай!
Валентин вновь помахал рукой Силке, и тот выбежал из зала.
– Нужна небольшая подготовка, ваше величество.
Тут как раз последовала новая перемена блюд. Слуги убрали парчовые скатерти и застелили столы скатертями из белого набивного шелка. Появились фрукты, ягоды, сладости и орехи. Перемена блюд и суета, с этим связанная, оказались как нельзя кстати. За это недолгое время Валентиновы мастеровые, приведенные Силкой, успели установить дубовый шест, уперев его одним концом в пол, а вторым – в потолок.
– Зачем это? – удивился царевич.
Слуги уже покинули зал, и теперь все пирующие с интересом и недоумением взирали на вертикально установленный шест, возникший между столами. А тут и Ероха появился, ведя за руку девушку. Он довел ее до шеста и оставил в одиночестве, направившись к оркестру. Девушку эту нельзя было назвать упитанной, про нее даже не скажешь «в теле», хотя и худышкой она не была. То есть явно не из тех, про которых говорят: «Секс так и прет». Валентин нашел ее в Ярославле у скоморохов. Та скоморошья команда делала в своих представлениях сильный упор на гимнастику. И выделялся в этой команде один подросток. В отличие от остальных своих собратьев он был не только силен, гибок, скоординирован и резок. Он был еще удивительно пластичен и артистичен. Он умудрялся попадать в такт даже той варварской музыке, которая сопровождала выступление скоморохов и была не более чем фоном.
Валентин сразу же понял, что это девушка, переодетая мальчишкой. Для задуманного им она подходила идеально. А собрался он поразить царевича, обвиняемого общественным мнением в развратности, зрелищем, являющимся в двадцать первом веке практически общедоступным. И впрямь, кто из Валентиновых современников не видел стриптиза? Разве что деревенщина какая-нибудь, живущая в медвежьем углу, до которого даже сигнал телевизионного спутника не доходит.
Почему именно стриптиз? Потому что стриптиз – это разврат. А чем еще можно поразить развратников и завоевать их симпатии, как не развратом, да еще таким, о существовании которого они и подозревать не могли? Ведь здешние танцульки, по меркам Валентина, это никакой не разврат, а самый настоящий детский сад. Да и прочие любимые занятия парней, сидящих за этим столом, вроде «развлечений» с девками в земских селах во время набегов, это тоже не разврат. Это изуверство. А вот стриптиз – это разврат самый настоящий. Утонченный и изощренный.
За одиннадцать месяцев, проведенных в шестнадцатом веке, Валентин неоднократно имел возможность убедиться, что мы, люди двадцать первого, ничуть не умнее, не сильнее, не храбрее и не благороднее наших предков. Если уж в чем-то мы и продвинулись по пути прогресса и превзошли своих предков, то это как раз в тех самых человеческих качествах и в том самом опыте, которые искони относились к ведению сил зла. Вот на этой стезе люди шестнадцатого века против нас сущие младенцы. Именно использование этого своего «преимущества» помогло Валентину не просто выжить здесь, в совершенно новой, незнакомой ему обстановке, и за короткое время достичь высот могущества и богатства, став местным олигархом. Поэтому и в Александровской слободе он не стал изменять уже не раз опробованному методу. «Если уж вас, ребята, все считают развратниками, более того, вы сами, похоже, считаете себя развратниками, да еще и бравируете этим, то тогда, друзья, я вам покажу, что такое настоящий разврат», – думал Валентин в тот самый момент, когда его «воспитанница» подошла к шесту.
Заиграли гусли, ударил бубен, задавая ритм. Танцовщица подпрыгнула, ухватилась обеими руками за шест и подтянулась. Сделав мах ногами, она раскрутилась вокруг шеста и, совершив три оборота, опустилась на пол. Отпустив шест, она сделала несколько оборотов в сторону царского стола и обратно, раздув при вращении юбки пузырем. Тут же молниеносным движением она задрала подол верхней юбки и сдернула ее с себя. Зрители синхронно выдохнули: «Ох!» – и юбка, раскрученная над головой, полетела к ним. Треск раздираемой ткани – и она исчезла с глаз долой, будто ее крокодилы проглотили.
