Наконец отыскав нужный дом, Тимур свернул в арку и оказался в узком, как колодец, дворе. Большая часть этого сумеречного закутка занимала груда прессованного торфа. В Ревеле торфом отапливали дома, и торфяные кирпичики валялись почти в каждом дворе. Тимур огляделся. Единственная обитая войлоком дверь оказалась запертой. Звонка или колокольчика он не обнаружил и постучал кулаком.
Никакой реакции на его стук не последовало. Тогда он постучал еще раз, но уже с большей силой. Снова тишина. Тимур подождал и ударил по войлоку ногой.
Дверь резко распахнулась, и перед ним возник пожилой мужчина в халате. Его сморщенное лицо с пейсами сердито взирало на незваного гостя. Несмотря на грозный взгляд и суровые морщины, мужчина в ночном колпаке, обутый в разные по фасону и цвету домашние шлепанцы, выглядел комично.
— Я бы хотел видеть Мойшу Рамовича, — приветливо начал Тимур.
— Если у вас есть глаза, вы бы должны были бы понять, молодой человек, что Мойша Хамович перед вами, — проворчал мужчина, продолжая стоять на пороге и загораживать собой вход.
— Очень приятно, — улыбнулся Тимур.
— Пока я для себя в вашем визите ничего пхиятного не вижу, — возразил господин Рамович, изрядно картавя.
Но бывший петербуржец уже начал привыкать к богатству акцентов русского языка в этом городе и, быстро поняв, что старый ювелир не все буквы выговаривает, перестал обращать на это внимание.
— Я Тимур Карамжанов, бывший петербуржец, и здесь проездом, — представился молодой человек, но мужчина продолжал взирать на него с подозрением и в дом пускать не собирался.
— Ваша дочь Руть родила сына, — пристально глядя в глаза пожилого человека, промолвил пришелец.
Рамович побледнел и прижал руку к сердцу:
— Девочка моя! Где она? Вы ее видели? — Лицо Мойши мгновенно порозовело, разгладилось от глубоких морщин, и он помолодел лет на двадцать.
— Она в Витебске. Я Руть никогда не видел. Мне поведал о ней отец, — признался молодой человек.
— Где ваш отец? Я хочу говорить с ним о дочери, — закричал Рамович.
— Отца убили чекисты. Я пришел к вам с заказом. Вы единственный ювелир, способный мне помочь, естественно, за приличное вознаграждение.
Пожилой человек снова побледнел и с опаской оглядел двор:
— В городе полно темных людишек. Вы не заметили за собой слежки? Я официально давно не работаю. Тут из-за русских беженцев такой бандитизм! Если пронюхают, что Мойша Рамович немного подрабатывает себе на куриные потрошки, придут искать камни и оторвут мне голову.
— Уверен, что за мной не следили, — успокоил его Тимур.
— Это хорошо. Что же мы здесь стоим? Идите за мной, только осторожно, у меня низкие потолки. — И хозяин махнул рукой, подкрепляя приглашение жестом.
Карамжанов поднялся на один пролет по темной, пахнущей сыростью каменной лестнице и, согнувшись, шагнул в узенькую дверцу. Большая слабо освещенная комната служила Рамовичу и гостиной, и спальней, и мастерской. На подоконнике, врезанном в толстенную каменную стену, в горшке рос чахлый фикус, забирая последний свет, с трудом поступающий в узкое оконце. Длинный рабочий стол ювелир прикрыл рогожей, чтобы случайный посетитель не заметил шлифовального станка.
— Садитесь вот сюда и чувствуйте себя как дома, — освобождая единственное кресло от кучи всевозможного тряпья, предложил конспиратор. — Можете не снимать пальто. Я экономлю тофф и топлю только на ночь.
Тимур не сразу понял, о чем идет речь, но быстро заменив "ф" на "р", сообразил, что хозяин говорит о торфе.
— Спасибо. У вас действительно не жарко. — Он уселся на краешек кресла, осмотрел груды хлама с надеждой куда-нибудь положить свое кепи, не нашел и пристроил головной убор на коленях.
— Так вы из Петрограда? Удрали от красных? — участливо спросил Мойша.
— Удрал, — признался Тимур.
— Как бы я хотел, чтобы и моя родная девочка оказалась рядом. Но ее муж Абрам служит в Красной армии, и она обязана сидеть там, — горестно пожаловался любящий отец.
— Прекрасно понимаю ваше беспокойство, — посочувствовал Тимур. — Но с вашей дочерью, раз она замужем за красноармейцем, все в порядке.
— Хотелось бы вам верить, — покачал головой Рамович.