— Ага! Излила ему душу. Получается, открыла, что на сердце, вот как. И сразу попалась.
— То есть?
— Когда ты кому-то изливаешь душу, это своего рода знак. Указание на то, что готова продолжить, так сказать, перейти к близости иного рода.
— Ну ты лапшу-то на уши не вешай, — возмущается Кэт.
— Да никакая это не лапша, здесь все яснее ясного!
— Пошло и не оригинально, — обижается моя домовладелица. — Послушать тебя, так получается, если я делюсь неприятностями с друзьями, значит, хочу завалиться с ними в постель?
— Нет.
— Или с матерью, скажем?
— Нет-нет, что ты! — отрицаю я, пожалуй, слишком пылко (неожиданно вспомнился недавний страшно правдоподобный сон, будто мы с мамулей поженились). — Ни в коем случае.
— Послушай, в твоей теории, может, и есть здравое зерно, — говорит Кэт, — но остальное слишком надуманно. Откровенный бред.
— Да нет же, нет! — говорю я, исступленно шаркая под столом ногами в неосознанной попытке обрести равновесие. — Ты меня не совсем правильно поняла. Я хотел сказать, что эмоциональное сближение между двумя людьми может навести на мысли о продолжении в физическом плане. Конечно, при условии, что тот, кто открывается, — подходящий партнер. Вот моя мысль.
Девчонки на некоторое время задумались.
— Пустословие и есть пустословие, — наконец изрекает Кэт.
— Хм, не знаю, — произносит Джесс. — В чем-то он прав.
— Ладно, ну так что там было дальше с этим Томом?
— Ах да. Мы еще долго беседовали о личном, о всяких серьезных делах. Потом он предложил поймать такси и отвезти меня домой, и мы решили продолжить разговор за кофе. Я пригласила нового знакомого к себе, а дальше… ну, ты сам понимаешь…
— Нет, не совсем. Что же дальше случилось?
Кэт глядит на меня.
— Ну, чем вы занимались? — подталкиваю я.
— Какой ты извращенец.
— Вот именно, — вступается Джесс, указывая на меня пальцем. — Он пошляк.
— Нет, мне просто любопытно. Хорошо, опустим этот момент. Ну а после?
— На следующее утро, — продолжает Кэт, — он вылезает из постели, одевается, подходит ко мне и, присев на краешек кровати, говорит: «Я должен тебе кое в чем признаться. Знаешь, я всегда очень откровенен в таких вещах. Взрослые люди должны быть честными друг с другом» — и подобная чушь. Я говорю: «Валяй». Он глубоко вздыхает, демонстрируя, каких неимоверных усилий ему стоит быть честным, и говорит: «Я женат».
— Ну ты погляди! — восклицаю я.
— Вот мерзавец, — поражается Джесс.
— Ну ты погляди! — Я возмущен.
— Я так и обалдела, — говорит Кэт. — Швырнула в него подушкой и заорала: «Ты это называешь честностью?! Сначала заваливаешься ко мне в постель, а потом между делом объявляешь, что женат! Да ты понятия не имеешь о честности!» Он принимает обиженный вид, будто я напала на него, бедненького, ни за что ни про что, и начинает что-то там объяснять про жену в отъезде, и как ему одиноко, и что они не ладят последнее время. И он сам не рад, что не сказал раньше, что я ему очень нравлюсь и он хотел бы со мной еще встретиться.
— Ну ты погляди! — говорю я.
— Вышвырнула этого подлеца вон и больше о нем не слышала и слышать не желаю.
Кэт раскуривает сигарету, и в разговоре наступает некоторое затишье.
— Все они такие, мужчины, — говорит Джесс.
— Ну ты погляди! — снова восклицаю я.
Кэт смотрит на меня в упор.
— Что ты все заладил «погляди, погляди», и вообще — почему так происходит?
— Прости.
(На самом деле, восклицая «Ну ты погляди!», я подразумевал: «Ну и влип. Оказаться один на один с двумя взбешенными кровожадными мегерами, готовыми вот-вот наброситься на меня и оскопить голыми зубами!» Что прикажете в таких случаях говорить?)
— Я спросила тебя, почему мужчины такие?
Пожимаю плечами.
— Так не только с мужчинами. На мой взгляд, и женщины вполне способны на непорядочность.
— Ну ладно. А для чего вам вся эта состязательность? Словно вы пытаетесь что-то доказать друг другу, кто больше самок соблазнит, у кого, так сказать, «на флаге больше зарубок».
— Ничего мы не пытаемся доказывать, — говорю я.
— Ну а в чем же тогда дело?
Опять пожимаю плечами.
— В удовольствии.
(Не могу отделаться от впечатления, что разговор приобретает невероятно ироничный оборот.)
