Наконец последний "экземпляр" из моих воспоминаний о попутчиках. Это была домовладелица-мещанка из Рыльска. Она производила впечатление несчастного, жалкого, измученного и вместе с тем несносного и даже противного человека. Непрерывно рассказывала, как ее арестовали по доносу племянницы, которая оклеветала и донесла на нее красным, когда те вернулись в Рыльск. Причина ареста -букет цветов, которые она поднесла Белым. " А племянница все это проделала, чтобы захватить мой дом. Она и раньше просила, чтобы я пустила ее к себе с мужем, но я не согласилась, вот она теперь и мстит мне". После этого она начинала громко молиться: " Господи, накажи ее, порази ее. Пусть она ослепнет, пусть она сдохнет!" При этом она крестилась и кланялась. Мужички останавливали ее: " Так нельзя молиться. Против другого. Грех!" А караульные издевались. Уже полная шестидесятилетняя женщина, не привыкшая в прошлом к лишениям, она с трудом переживала длинные переходы пешком, спанье на голом полу, в общем, все тяготы арестантской жизни. Но больше всего ее мучила мысль, что ее расстреляют. Боялась смерти. Отношение к ней караульных было жестоким. Насмешки, издевательства, даже запугивания. Под конец она стала явно сходить с ума.
Едем из Дмитриева в Брянск. Подолгу останавливаемся на станциях. Грустное чувство, что дальше и дальше я удаляюсь от фронта. Голодаем. По мере приближения к Брянску погода меняется. Пасмурно, холод, дождь. Настоящая осень. С каждым днем я замечаю, что я у "начальства" на плохом счету. Меня выделяют среди других. Правда, я и сам был неосторожен. Например, один из стражей, "придурковатый" малый, разговаривая с красным офицером, рассказывает ему о разных арестах. А тот в свою очередь делится воспоминаниями, как он ловил шпионов на Гомелевском фронте. " Ну и что же расстреливали?" - спрашиваю я. Тут "придурковатого" взорвало: " Вижу я, что ты из всех здесь самый вредный. Все о расстрелах говоришь да спрашиваешь. Видно наделал чего, а теперь боишься". Я молчу и больше не вмешиваюсь в разговоры. Не надо дразнить гусей, и без того трудно.
Гораздо более серьезный случай происходит на одной их остановок по пути к Брянску. Нужно принести для нас в вагон два ведра воды. Караульный спрашивает, кто готов это сделать. Вызывается один из мужиков и я. Берем по ведру. Кран в нескольких саженях от нас позади вагонов. Моя единственная мысль - немного пройтись, размять ноги, но когда я поравнялся с теплушкой "начальства" из нее выскакивает один из главных, хватает меня за плечо и приказывает: " Обратно!" А потом, обращаясь к караульному: " Я же приказывал вам этого никуда не выпускать. За ним особый присмотр!" Возвращаюсь в теплушку, вместо меня приносит воду другой мужичок. Ночью ко мне подсаживается литовец- кокаинист и тихо говорит: " Слушаете, сегодня караульный начальник с нами беседовал и сказал, что вроде не нужно беспокоиться. Будто из всех нас будут расстреляны два-три человека, не больше. И в первую очередь Вы, потому что у Вас нашли карту, а потому выходит, что шпион. Вам грозит расстрел. Я знаю, Вы - офицер. Бежим сегодня ночью вместе. Разобьем двери и выскочим... выпрыгнем из поезда на ходу". " Да как же разбить дверь? И что потом делать без документов? Ведь опять задержат и тут уж на месте расстреляют", - отвечаю шепотом я. " Разбить дверь я знаю как. А насчет документов не беспокойтесь, достану новые. Не в первый раз". Я обдумываю. В моем положении мысль о бегстве очень заманчива. Но план бегства слишком безумен, да к тому же мне кажется, что положение мое не так уж безнадежно. Мне кажется, что я смогу оправдаться, (смогу ли?). К чему так безумно рисковать. А главное, очень уж сомнительная личность этот литовец. Может он сам провокатор-предатель, во всяком случае полусумасшедший. И решаюсь ответить ему: " Я вовсе не офицер, с чего Вы это взяли? Я студент. Документы у меня в полном порядке, в моем деле разберутся и меня выпустят. Думаю, что мне не зачем бежать". " Ну, как хотите, говорит кокаинист, - только никому о нашем разговоре ни слова". " Не бойтесь, никому не скажу". Литовец уходит. А я и до сих пор в недоумении, кем был этот человек. Скорее всего, он хотел сам бежать, а меня уговаривал, чтобы в случае чего я составил ему протекцию у Белых.
