Это была небольшая продолговатая полуподвальная камера, оставшаяся в наследство от " старого режима", с каменным полом, без всякой мебели с одной дверью и небольшим окном в ней на узкой стороне камеры. Оконце было без стекла и перегорожено накрест железными брусьями. Возможно, что в прежнее время в этой камере протрезвляли пьяниц. Уже начинало темнеть, когда меня туда привели, потом заперли в ней на ночь и поставили охранять мужика в тулупе, с топором за поясом вместо ружья. Через некоторое время принесли для меня кусок черного хлеба и воды. Всю эту снедь мужик просунул мне сквозь оконце. Я попытался заговорить с ним, но он ничего не отвечал. " Эх, ты! сказал я ему. - И говорить боишься!" Очевидно, ему так сказали. Ничего другого не оставалось, как лечь на каменный пол и спать. Было холодно, но от усталости я быстро и крепко заснул.
Когда я проснулся, было уже светло. Опять солнечный хороший день. Часам к восьми милиционер пришел за мною. Меня посадили на линейку, впереди кучер, позади милиционер с винтовкой, я посередине. Привезли в Кореново, где сдали Кореневской волостной милиции. Поместили в одной из внутренних комнат дома скорее городского типа. В прежнее время это был особняк состоятельного человека, жителя этой местности, а теперь реквизирован под управление милиции. Открытая дверь комнаты выходила в коридор, никакой охраны не было видно. У меня мелькнула мысль: бежать! Но это было слишком рискованно. Не известно, куда вел коридор, а у выхода из дома стоял, наверняка, часовой. Может быть, и не стоит так рисковать, подумал я, ведь после находки моих документов мое положение не было безнадежным. Через два-три часа меня опять вывели и под охраной красноармейца, с винтовкой посадили в открытую теплушку узкоколейки Коренево-Рыльск. Хочу уточнить, что от Коренева, кроме большой железной дороги на Киев и Курск, в западном и восточном направлении идет еще небольшая узкоколейная дорога. Она тридцать верст длины в северном направлении до уездного города Курской губернии Рыльска. Вот по ней мы и поехали.
Красноармеец, с винтовкой за плечом, сел на краю открытой двери теплушки, свесив обе ноги снаружи и, казалось, рассматривал пейзаж. Опять приходит мысль: столкнуть бы красноармейца в спину с поезда и потом бежать. Но нет, это невозможно. Во-первых, я на такой поступок не способен, не решусь, и не сумею столкнуть, а потом, куда бежать без документов? ( Они были у красноармейца.) Через полтора часа прибываем в Рыльск. На этот раз меня ведут к большому городскому каменному зданию. В нем полно народу. Что там помещается, точно не понял, вероятно, комендантское управление города Рыльска.
Через толпу меня проводят в отдельную комнату. За столом сидит какой-то большевицкий начальник. Волосы взъерошены, расстегнут воротник рубашки, вид полусумасшедшего. Перед ним стоит в развалку другой военный. Как выясняется, он просит дать ему отпуск, так как у него тяжело заболела мать. Большевик кричит на него и, жестикулируя, ораторствует: " Что такое мать? Ты должен служить революции, все оставить, всем пожертвовать. Пусть умирает! Революция важнее всего!" Военный смотрит на начальника с презрительно- иронической улыбкой, почти как на помешанного, и сквозь зубы говорит: " Как это так, пожертвовать матерью? Что значит, пусть умирает? Да никогда в жизни!" Спор между ними продолжается. Один истошно, истерически кричит, другой спокойно и с насмешкой отвечает, наконец, начальник, заметив наше присутствие, берет у конвоира бумаги и просматривает их.
" Дело о шпионстве! - восклицает он. - Вот это да! Ха, ха, ха!" Он громко смеется: " Хорошее занятие, нечего сказать! Поздравляю!" " Совсем не шпионство", - возражаю я. " А, что же тогда?" - " Да, вот я поехал за солью..." начал я свой рассказ. " За солью, дико закричал сумасшедший, - так значит, спекуляция!? А это совсем плохо. Значит ты или шпион, или спекулянт?" Я знаю, что обвинение в спекуляции легче, чем в шпионаже, а поэтому продолжаю говорить о "соли". Начальник подписывает какую то бумагу и передает конвоиру. Тут я решил обратиться к начальнику : " Я со вчерашнего дня ничего не ел. Нельзя ли у вас получить немного хлеба?" " Нет у меня никакого хлеба!" - отрезает начальник. Меня выводят в соседнюю большую комнату. Ждем в толпе некоторое время. Какой то красноармеец (вероятно он слышал мой разговор с начальником) манит меня пальцем, и я иду вслед за ним в пустую соседнюю небольшую комнату. Там он неожиданно для меня, достает из мешка большую буханку хлеба и отрезает огромный кусок: " Вот возьми себе. Только никому не говори, за это строго наказывают". Искренне благодарю его. Кто он? Просто добрый человек или втайне сочувствующий белым? ( может он догадался кто я)
