В новой работе самым мучительным для меня стал год в Ланкастере, посвященный изучению новой веры – кажется, самой неиерархической и неосуждающей из всех когда-либо существовавших. Пришлось строго взять себя в руки, чтобы сосредоточиться на ее заповедях и (вольной) структуре, но я все же справился. Если кому-то случалось полюбопытствовать об истории и практиках квакеров, я быстро нагонял на таких скуку зазубренными ответами.
Любопытно, что сильнее всего мною интересовался буддистский монах Науэль. Он описывал мне, как принимают и обучают в его храмах, а в ответ вежливо выслушивал легенду прикрытия, повествующую о моем приобщении к истинной вере. Мы дружески болтали, проходя через ватиканский хаб в римскую метросеть. Из международной сети города оставалось всего несколько коротких шагов до главного трансферного портала оликсов в Буэнос-Айресе.
Через него я шагнул прямо в гравитацию вращения. Тор был невелик и раскручен быстрее, чем я привык, – о чем мне сразу дало знать внутреннее ухо. Я заметил, как запнулся Науэль, выставив руки инстинктивным жестом потерявшего равновесие новичка.
– Не бывали раньше на хабитатах? – спросил я.
Он покачал головой, чего никак не следует делать в гравитации быстрого вращения, – и тут же выпятил губы, ощутив воздействие сложного движения на ушные каналы.
– Ничего, – утешил я его. – Хуже уже не будет. «Спасение» вращается очень медленно, вы совсем ничего не почувствуете.
– Спасибо, – произнес он с неискренностью, которой его собратья-монахи наверняка бы не одобрили.
– А пока… – Я протянул ему таблетки от тошноты.
– Нет. Мне нужен ясный ум.
– Конечно.
Официально база, на которой мы находились, считалась трансферным буфером Ковчега – эта построенная людьми космическая станция держалась в десяти километрах от переднего конца «Спасения жизни». Все звали ее попросту Прихожей.
Станция понадобилась потому, что оликсы с полной определенностью дали понять: они не желают иметь на ковчеге портала, и особенно портала с Землей. Опасались земной заразы, которая могла бы погубить их биосферу. Вполне разумно: мы сами еще не классифицировали и не изучили всех земных микробов и вирусов, а уж что они могли натворить с биологией оликсов…
Переговоры по радио завязались, едва «Спасение жизни» начало торможение в системе Сол – еще в 2144 году. Первое требование комитета первого контакта от Сената Сол после установки радиообмена звучало так: «Чтобы этой штуки и близко у Земли не было». Причина проста: сорокапятикилометровый, миллиардотонный ковчег питался антиматерией. Ее запас на борту у оликсов позволял разогнать корабль до двадцати процентов световой. А значит, окажись они врагами, пришельцы легко могли стереть Землю со всеми астероидными поселениями с лица Солнечной системы, и у них еще осталось бы довольно, чтобы основательно покалечить Марс и Венеру (хотя эти планеты мы так и не потрудились терраформировать). Так что первым требованием было припарковать «Спасение» в точке Лагранжа‑3 – прямо напротив Земли по другую сторону от Солнца. И даже это успокоило не всех чиновников и старых генералов.
Когда «Спасение» вышло на орбиту, начался физический контакт. Прихожую собрали за пару месяцев – километрового поперечника тороид в центре шестиугольного причала, обслуживавшего десятки грузовых и пассажирских челноков. Эти суденышки целыми днями порхали от Прихожей до осевого, расположенного в невесомости причала «Спасения».
Экуменическую делегацию провели в номер для удаления загрязнений – красивое название для обычного дезинфицирующего душа. Он продолжался обязательные восемь минут, чтобы проникнуть во все фолликулы и кожные складки человеческого тела. Думаю, принудительная помывка заключенных из шланга была не столь унизительна. Зато группа контакта успела облучить нашу одежду, обувь и багаж.
Мы снова собрались в маленьком зале ожидания, стараясь не показывать, как обескуражили нас очистительные процедуры. Я опасался, что в моих волосах навсегда застрянет запах туалетного освежителя воздуха.
– А оликсов, когда они прибывают на Землю, так же обрабатывают? – осведомился Науэль. Он сел на пластиковый стул, приподняв ноги, чтобы с неодобрением разглядеть свои сандалии. По-моему, и монашеское одеяние на нем немножко вылиняло.
