— Это не медвежонок, Криос, — пробормотал он, успокаивая пса и грубовато поглаживая его по макушке. — Это детеныш, рожденный человеком… Да ему нет еще и годика!
— Давай посмотрим, — продолжал он, разворачивая сверток.
Но когда он увидел оцепеневшего от холода малыша, который почти не шевелился, его лицо потемнело и помрачнело.
— Они бросили тебя. Да, тебя оставили умирать… С такой ножкой тебе бы никогда не стать воином. А теперь… Что же мы сделаем, Криос? — спрашивал он, почесывая бороду. — Что же, мы тоже оставим его одного здесь? Нет. Нет, Криос, илоты так не поступают. Мы, илоты, не бросаем детей. Мы возьмем его с собой, — решил он, доставая сверток из дупла дерева. — И ты увидишь, мы сможем спасти его. Если он до сих пор еще не умер, значит, он сильный… А сейчас давай пойдем обратно, мы же оставили отару без присмотра и охраны…
Старик направился к своему дому, а собака присоединилась к отаре овец на пастбище, которое было совсем рядом.
Пастух распахнул дверь дома и вошел внутрь.
— Взгляни, что я нашел для тебя, дочка, — сказал он, поворачиваясь к женщине, которая давно вышла из девического возраста.
Она была полностью поглощена приготовлением творога, переливая свернувшееся молоко из огромной посудины в плотную ткань. Женщина ловкими движениями подняла мешочек со свернувшимся молоком и повесила на крюк в потолочной балке, чтобы стекала сыворотка. Вытирая руки о передник, она с любопытством подошла поближе к старику, который положил сверток на скамью и осторожно разворачивал его.
— Посмотри, я только что нашел его в дупле огромного каменного дуба… Это один из них. Должно быть, они бросили его прошлой ночью. Взгляни на его маленькую ступню, — видишь? Он не может даже пошевелить ею. Вот почему они сделали это. Ты же знаешь, когда у них рождается младенец с физическим недостатком, они просто оставляют его на съедение волкам! А Криос нашел, и я хочу оставить его у нас.
Женщина, не произнося ни слова, отошла, чтобы наполнить пузырь молоком, завязала его с одной стороны, чтобы он раздулся, и проколола иглой. Затем она поднесла пузырь к губам малыша, который, сперва медленно, а потом уже и с жадностью, начал сосать теплую жидкость.
— Вот, я же говорил, что он сильный! — воскликнул старик удовлетворенно. — Мы еще сделаем из него отличного пастуха. Он проживет значительно дольше, чем, если бы оставался среди них. Разве великий Ахиллес не говорил Одиссею в загробном мире, что лучше быть простым пастухом на земле солнца и жизни, чем царем среди теней мертвых?
Женщина уставилась на него пристальным взглядом, в ее серых глазах появилась глубокая печаль.
— Даже если богам и было угодно изуродовать его ногу, он все равно навсегда останется спартанцем. Он сын и внук воинов. Он никогда не будет одним из нас. Но если ты хочешь, я буду кормить его и помогу ему расти.
— Конечно, я хочу, чтобы ты согласилась! Мы бедны, и судьба сделала нас слугами, но мы можем дать ему жизнь, которую отобрали у него. А он поможет нам в наших трудах; я старею, и ты должна почти всю работу делать сама. Ты была лишена удовольствия выйти замуж и иметь детей, доченька. Этот малыш нуждается в тебе, а тебе он может дать радость материнства.
— Но посмотри на его ногу! — сказала женщина, отрицательно покачивая головой. — Возможно, он никогда не сможет ходить, и наши хозяева возложат на нас еще одну непосильную ношу. Ты хочешь именно этого?
— Во имя Геркулеса! Малыш будет ходить, он будет сильнее и умнее многих сверстников. Разве ты не знаешь, что несчастье закаляет человеческое тело, делая его более крепким и сильным, глаза — более проницательными, а разум — более сметливым? Знаешь, что мы с тобой должны сделать, дочь моя? Ты позаботишься о нем, и всегда будешь вдоволь давать ему парного молока. Укради мед у господина, если сможешь, но так, чтобы он не узнал. Старый Крафиппос старше меня, а все, о чем думает его сын, это его юная жена, которую он может видеть только один раз в неделю, когда покидает казармы. Никто в семье больше и не думает о полях и отарах. Они никогда не заметят, что появился еще один рот, который надо кормить.
