Фрося отвечает откровенностью на откровенность, и Генка слышит кое-что, что повергает его в недоумение.
— Ну, мой совсем не такой! — говорит мать об отце. — Я за него замуж вышла — совсем-совсем ничего такого не знала, не ведала. Так только, в книжках читала, что бывает смертельная, знаешь, любовь, ласки всякие, счастье… А легли мы с ним — только одна неприятность, а не то чтобы… Какая там ласка! Я от него и слова доброго не слышала. «Прибери! Дай! Вынеси! Куда смотришь? Помолчи, чего ты понимаешь? Чурка с глазами!» — вот и весь разговор. — Мать обернулась на Генку, но, кажется, даже и не увидела его — такие у нее были пустые глаза…
Генка старательно шевелит губами: «Возвышенностью называется…» — и припоминает, что отец действительно был неразговорчив, не только с матерью, но и с ребятами. Прорывало его только после получки. И тогда он принимался говорить — много и бестолково, и из его слов выходило, что никто и ничего и ни в чем не смыслит больше, чем он, Николай Иванович Лунин. Он все бы по-настоящему сделал, наладил, всем бы по-хозяйски распорядился, да вот судьба у него незавидно сложилась или, как он говорил загадочно и мрачно, «не планида ему!». Эта проклятая планида определила ему быть грузчиком, возчиком, ломовиком — и все! А поэтому не бывать Николаю Ивановичу ни директором, ни начальником. А уж он бы показал, как надо руководить, как надо начальствовать. «Мне бы образование, Фроська! — говорил он в таких случаях. — Я бы, знаешь, показал выходку! У меня голова во!» И он кулаком, небольшим, но крепким, показывал, какая у него хорошая голова. Мать отстранялась от этого доказательства и боязливо и угодливо отвечала: «Да уж, это верно, Николай Иваныч! Это верно! Да ты бы лег в постель-то да поспал бы!» И Лунин успокаивался, клал свои крепкие кулаки под свою умную голову и засыпал, как младенец, едва закрывал свои воспаленные глаза, которые наливались густой кровью, стоило ему чуть выпить. Ну и хорошо… У соседей в день получки тоже разговаривали всякие разговоры, а потом ссорились, и, бывало, неслись оттуда женские крики, визг детей и грубая брань. Но у Луниных так не случалось — отец никогда не бил мать, разве только иногда подносил кулак к ее лицу и говорил тихо: «Видала? То-то!» Это надо было понимать так, что и Лунин мог бы поучить свою жену, как учили жен соседи, да только ему, Николаю Ивановичу, неохота шум поднимать… «А когда папка приедет обратно? Хоть бы письмо написал, что ли…»
Генка начинает клевать носом. Строчки расплываются перед его глазами. Он засыпает над учебниками и уже ничего не слышит. Засыпает даже его любопытство, которое только и заставляло его бодрствовать в этот поздний час.
Мать и тетя Зина все говорят, обрадовавшись: одна — терпеливому слушателю, вторая — новому знакомому. Спохватившись, Зина вытаскивает из своей кожаной сумочки затрепанную, без начала и без конца, книгу с вырванными листками и замусоленными уголками, которая кажется странной в ее красивых руках с длинными, розовыми ногтями.
Печь давно протопилась. Но только сейчас Фрося замечает это и кидается закрыть трубу, сразу же возвращаясь к столу и к собеседнице.
Зина читает вслух — взахлёб, по-детски поспешно, с шумом втягивая воздух и чуть причмокивая губами. Фрося блестящими глазами смотрит то на Зину, то на книгу. Ей не приходилось много читать — разве только в девушках! Николай Иванович, который, выпивши, жаловался на недостаток грамоты, не терпел книг в доме. Если ему случалось застать жену за чтением какой-нибудь книги, так редко попадавшей к ним в дом, он говорил угрюмо: «Нечего больше делать, да? Шибко образованная стала, да?» И тогда Фрося поспешно отбрасывала от себя книгу и говорила: «Да я и не читаю, а просто так!»
Книга, принесенная Зиной, повергает Фросю в изумление. Она кажется Фросе совершенно удивительной. Вот, оказывается, какие на свете бывают книги!
Зина видит произведенное впечатление и очень довольна им.
Она читает о снах и их туманном значении, Фрося слушает раскрыв рот. Хотя ей жаль, что разговор, так взволновавший ее, уже окончен, а ей еще многое хотелось бы узнать не только о Зине, но о той жизни, которая прошла мимо Фроси, она широко раскрывает глаза, поднимает брови и всем своим видом выражает внимание, доверие и благодарность Зине. Ох и книгу же принесла Зина!
