Вихров берет волны вразрез или наискосок, чтобы не оказаться под их высокими гребнями. Один удар — и лодчонка будет перевернута. И все же волны то и дело захлестывают ее. Уже и Зина и Вихров сидят в воде, которая плещется на дне байдары и таскает за собой какую-то бумагу. Ах, это добралась она до несъеденной половины Зининого пиршества!
Уже грозовой фронт — над Амуром.
Где же солнце, еще десять минут тому назад сиявшее в ослепительно ярком небе? Вокруг висят вечерние синие сумерки, и белый цвет исчез из природы — все сине вокруг, и когда Вихров взглядывает на свои руки со вздувшимися от напряжения венами, они кажутся ему обтянутыми синей кожей.
Хмурые тучи идут низко-низко. Но еще ниже их несутся сине-серые клочья разорванных вдрызг в небесной схватке облаков. Они крутятся и, словно их притягивает земля и вода, опускают вниз соски, которые висят с неба, как вымя коровы, переполненное молоком.
Зина что-то говорит, но ветер со всех сторон развеивает ее слова и они тонут в свисте ветра и в шуме воды. Тогда она прикасается к спине Вихрова, но он не внемлет этому обращению. И Зина вдруг прижимается всем телом к его спине, кладет подбородок ему на плечо и кричит в самое ухо:
— Мы не сможем переплыть! Вернемся… дядя Митя!
Вихров мотает головой. Он кричит, не оборачиваясь:
— Нельзя! Только вместе с грозой! Молчите!
Объяснять ему не хочется, что и почему — крик вдруг как-то ослабляет его, а ему предстоит пересечь еще две трети реки, и он замолкает. Но Зина сама амурская, и хотя холодное сознание того, что сделала глупость, которую уже нельзя исправить, и страх леденят ее сердце, она замолкает: дядя Митя прав, здесь не место, а главное — не время для дискуссий. Она видит, как ходят с натугой лопатки на его спине, и как розовеет его шея и затылок — эта работка не из легких! — и как напрягаются мышцы на его руках с высоко засученными рукавами мокрой до нитки рубашки…
Вдруг все исчезает — и Амур, и байдара, и берега, закрытые сеткой все усиливающегося дождя, — только сине-багровое пламя встает в испуганных глазах Зины. Рядом — вот, можно рукой достать, вот! — ударила молния над водой. Ну, все! Это конец! Но когда Зина, в страхе зажмурившая ослепленные глаза, опять открывает их, она видит — Вихров гребет, гребет, гребет.
Проливной дождь обрушивается на них, — вот это, как видно, и называется «разверзлись хляби небесные». И гром такой, что от его грохота хочется кричать, разражается над их головами, и борта байдары дрожат в лихорадке…
Дома, верно, Игорешка подставил к окну стул, взобрался на него с ногами, оперся руками о подоконник и смотрит, смотрит, смотрит на буйство стихии за окном и не может оторваться от этого страшноватого зрелища. В его синих глазах испуг и восторг. Иногда он не выдерживает особенно сильного удара грома или слишком близкой молнии — в страхе зажмуривается, но тотчас же, боясь пропустить что-нибудь, тотчас же открывает глаза и прижимается к стеклу носом, чтобы подальше увидеть. Он, как и папа Дима, любит грозу. Папа Дима иногда в самый ливень вылезает на крыльцо, чтобы полюбоваться грозой — как она бушует, как она грохочет, как она свирепствует над городом!
Как бы эта гроза не была для папы Димы последним зрелищем в жизни. Бояться ему некогда — и мысли и тело заняты необходимостью добраться до берега! — но сознание опасности очень ясно и определенно. Очень может быть, что и не доберемся!.. Жалко маму Галю оставлять одну с малым сыном на руках… Жалко уже не погладить Лягушонка по его крутолобой головешке…
Вихров смотрит на уровень воды в байдаре. Нет, она не протекает! Но этот дождь! Но эти волны! Воды уже много. До борта осталось не больше ладони свободного пространства. Когда это пространство будет заполнено водой, байдара потеряет плавучесть и пойдет ко дну. Именно эти спокойные, будничные, какие-то профессиональные слова приходят в голову Вихрову, когда он вынужден делать оценку их положению — его и Зины…
Зина… Дорого бы дал Вихров за то, чтобы ее сейчас не было в байдаре! Такая красивая и молодая! Это ничего, что у нее, кажется, компас не в порядке и что-то в жизни не ладится: молодость и красота возьмут свое, и все у нее наладится. Она мужественная! Молчит, когда бы другая на ее месте визжала бы и плакала от страха.
