Генка в испуге отпрянул от столба.
Темное чувство ненависти ко всему миру владело им сейчас.
Он нагнулся, нашарил под ногами камень и кинул его в человека, готового ему покровительствовать. Камень попал в цель. «С-сукин ты кот-т! Товарищи! Меня уби-и-ли!» — услышал Генка крик. Но он уже был далеко, на другой стороне улицы…
…Вот пост лейтенанта Феди, здание банка, похожее на коробочки, поставленные друг на друга, с широченными окнами во все комнаты. Напротив — здание краевого исполнительного комитета, в том же стиле. К банку выходит одно крыло, в котором помещается самый большой в городе кинотеатр, в фойе которого играет самый большой джаз-оркестр города. Этим джазом руководит самый смешной человек в городе. Когда оркестр играет, этот человек машет руками и весь выламывается, как будто музыканты не могут сыграть и без него. Он и улыбается и сияет, когда слышит жидкие аплодисменты из зала, и раскланивается один за весь оркестр, и кому-то кивает головой, и делает ручкой и потом, словно утомленный всеобщим поклонением, опять взмахивает руками и опять начинает отсчитывать ногою такт…
Внизу не видно ни одного ракетчика.
Все они на крыше банка.
Генка заходит во двор. В один, в другой подъезд, ища выхода на чердак. В душе его пылает ненависть к роду человеческому, но на артиллеристов это чувство не распространяется и… вообще… военные — вот это люди! Он видит на последнем этаже одного из маршей еще одну лестницу наверх и полузакрытую дверь. Тут темно, и Генку охватывает страх — как бы не попасть в какую-то ловушку, устроенную шпионами. По его мнению — шпионы есть везде, как летом везде есть комары. Он не виноват, что думает так. Но на всех улицах висят плакаты: «Ротозей и болтун-пособники врага!», «Болтун — находка шпиона!» На плакатах строгие лица солдат, которые грозят пальцем зрителю, и подлые лица болтунов и ротозеев; болтуны, как дураки, болтают по телефону про государственные тайны, растянув рот до ушей, а ротозеи всюду сеют из кармана и из растопыренных пальцев важные бумаги, храня на своих рожах непроходимую глупость и растяпство. А у шпионов колючие глаза, выглядывающие из тени, и тонкие, цепкие пальцы, тянущиеся тоже из тени к важным тайнам! Шпионы всегда в темноте. И Генка осторожно всовывает голову в помещение за дверью. Темно и там. Однако бледные, светлые квадраты виднеются в этой темноте. А в квадратах — движутся чьи-то силуэты. Крохотный огонек огненной точкой появляется в одном квадрате. Тотчас же строгий голос говорит: «Товарищи солдаты! Не было разрешения курить!» Огонек исчезает. Спустя некоторое время просительный голос возникает из темноты: «Товарищ старший лейтенант! Покурить охота!» — «Курите!» — вдруг отвечает строгий голос. Чиркает одна-другая спичка…
Это пост ракетчиков. У Генки отлегло от сердца.
Он ощупью ищет лесенку на крышу. И чуть не стукается о нее головой. Карабкается вверх. Высовывает голову в слуховое окно. И тотчас же видит всех солдат. Они очень четко выделяются на фоне вызвездившего неба.
Кто-то берет Генку за ухо.
— Н-но! — говорит Генка сердито. — Не баловай!
— А кто ты есть? — спрашивает его грубый голос.
— Генка!
— Ну, понятно, не Шарик, не Жучка! А чего тебе тут надо?
— Мне лейтенант разрешил!
Строгий голос говорит:
— Это Гена, что ли? А ну, ползи сюда…
И Генка устраивается возле лейтенанта Феди, вдыхая запах кожаных ремней, сырого сукна, табачного дымка, прохладного воздуха, гуталина, щедро смазавшего сапоги солдат и лейтенанта, приязни, дружбы, товарищества, дисциплины и душевного покоя, которого ему так не хватает! Вот это жизнь! Вот это настоящая жизнь, товарищи!
Рация прислонена к дымовой, огромной, как дом, трубе. На ней мерцают призрачным светом огоньки. У лейтенанта надеты наушники, которые так изменяют его простое лицо, делая его не похожим на самого себя. Лейтенант глядит на свои ручные часы, светящиеся тем же призрачным светом, что и лампочки рации, зеленовато-голубым, как летучие огоньки жучков-светлячков.
— Слушай мою команду! — негромко говорит лейтенант, сверив свои часы с часами кого-то, кто передает ему приказания по радио. — Занять свои посты! Внимание…
