Зина легонько, ленивым движением, подкручивает регулятор громкости репродуктора, что стоит на маленьком столике возле тахты. Репродуктор фасонистый, на ножках с шелковистой тканью, видной в прорези металлической решетки, защищающей зев рупора.
Марченко сидит на стуле возле тахты. Жадными глазами он глядит на Зину — то на коленные сгибы ее ног, которые как-то невольно влекут взор выше, то на подмышки, то на лицо Зины. Тугие желваки играют у него на челюстях. Он то и дело вынимает из кармана платок и вытирает потные ладони. Дышит он тяжело, сильно сопя и не замечая этого. С некоторой досадой он бросает взгляд на репродуктор, который явно мешает ему, на настольную лампочку с фиолетовым абажуром, отсветы которого придают лицу Зины сказочно-нереальный вид.
— Может, погасим лампу? — говорит Марченко хрипло.
— Нет! — отвечает Зина.
— Не пойму я тебя! — Капитан поднимается со стула и пересаживается поближе, на край тахты, которая поскрипывает от тяжести его тела. Как бы дружески, словно невзначай, он кладет потную ладонь на колено Зины.
— Дважды два — четыре. Пятью пять — двадцать пять! И понимать нечего. Ясненько, как говорят военные моряки! — лениво отвечает Зина, вращая верньер, отчего музыка вдруг бьет Марченко по ушам, а он, чуть морщась, поворачивает голову и отрывается от созерцания бедра Зины, приоткрытого юбкой.
Зина тотчас же делает музыку тише. Капитан оттягивает воротник кителя, который уже тесен ему, потом расстегивает верхнюю пуговицу кителя. Зина говорит:
— В таких случаях говорят: «С вашего разрешения, мадам!»
— Я человек простой! — вполголоса замечает капитан, то ли извиняясь, то ли отвергая возможность извинений.
— Нет, Марченко! Вы не простой человек.
Марченко оглядывается на полоску голого тела Зины и вдруг, порывисто нагибаясь, отчего у него перехватывает горло и тотчас же багровеет шея и затылок, целует эту полоску.
— Ну! — говорит Зина холодно.
Марченко выпрямляется. Кровь отливает от его лица.
— Вы полнеете, Марченко! Наливаетесь соками. Как клещ… — Зина спокойно глядит на капитана. Марченко вдруг встает:
— Ну, в чем дело, Зина? В чем дело?
— Дело в шляпе! — чуть насмешливо отвечает Зина. Спокойный взгляд ее останавливается на капитане, который сердито, с раздражением вытаскивает из кармана серебряный портсигар, из портсигара вынимает папироску и стучит ею о крышку портсигара, стряхивая табачную пыль из мундштука. Спохватившись, он говорит: «Разрешишь?» Зина кивает головой. Капитан закуривает. Кольца серого дыма плывут по комнате одно за другим. Зина заинтересованно следит за их движением.
— Но ведь было же! — выкрикивает Марченко со злостью, которой уже не может умерить ни вежливость, ни желание.
— Дуракам счастье! — говорит Зина, тяготясь ненужным разговором. Она съеживается в комочек, как маленький ребенок подтянув коленки к самому подбородку. Заметив, что Марченко хочет сесть опять на тахту, и ловя его жадный взор, устремленный вниз, она говорит. — Конечно, не в том дело, что дуракам счастье. Вы не дурак. Ох, не дурак, Марченко! Дело в том, что человек ищет счастья. Ищет счастья, а находит, как моя мама говорила, случа́й. А кто его наперед-то узнает — счастье или случа́й? И если было счастье, да утрачено — только в Амур… А я вот не бросилась… Вы любили когда-нибудь, Марченко?
— Что ты меня все время: «Марченко, Марченко» — будто старшина по вещевому довольствию! Имя же есть! — с обидой говорит капитан, кусая губы. Кажется, что он сейчас заплачет.
— Значит, не любили?
Капитан вдруг расстегивает средние пуговицы кителя. Зина холодно следит за его движениями. Марченко вытаскивает из нагрудного кармана пачку денег и кладет ее с размаху перед Зиной. Зина недоуменно поднимает брови.
— Выигрыш! — говорит капитан. — Весь!
— Сколько? — заинтересованно спрашивает Зина. — В другой сберкассе получал? Что, проценты платите за комиссию?
— Пять. Все. Возьми. В подарок…
— Везет человеку! — вздыхает Зина. — Вот уж истинно говорится: кому дано — дается, кто не имеет — отнимается… Купить хотите? Не продается, Марченко… — Она возвращает ему деньги.
Марченко садится на тахту и сжимает голову ладонями, упершись локтями в колени. Большие наручные часы его идут со слышным звоном, как-то весело, бесшабашно и старательно — так молодой подмастерье работает рубанком, завивая длинную кудрявую стружку, или ковалик ростом от горшка два вершка стучит по наковальне… Зина прислушивается и к репродуктору, который вдруг замолчал, и к этому веселому ходу мужских часов. У отца, вспоминает Зина, часы ходили вот с таким же звоном. «„Павел Буре!“ — говорил не раз отец, поднося часы на длинной серебряной цепочке к уху Зины-девчонки. — Слышишь, зайчик, как кузнецы работают в своей кузнице? Маленькие-маленькие! Время куют!» Но, кажется, наручных «Буре» не было?..
