Обычно панораму жизни видят в присутствии света или сущности, состоящей из света. Просматривая панораму жизни, люди воспринимают не только каждый свой поступок или слово, но и каждую мысль из своего прошлого, и сознают, что все есть энергия, воздействующая на них самих и окружающих. Всю жизнь от самого рождения до настоящего момента можно пережить в качестве зрителя и действующего лица. При этом она становится не просто фильмом на повышенной скорости. Люди знают собственные и чужие былые мысли и чувства благодаря связи с воспоминаниями и эмоциями других людей. Просматривая панораму жизни, люди испытывают воздействие своих мыслей, слов и поступков на других в тот момент, когда эти мысли, слова и поступки возникли изначально, у них также появляется ощущение, что с ними поделились любовью или отказали в ней. Несмотря на обширное поле для конфликтов, никому не кажется, что их осуждают: люди понимают, как жили и как воздействовали на других. Они сознают, что каждая отдельно взятая мысль, слово или действие оказывают продолжительное влияние на окружающих и на них самих. Они говорят о космическом законе, согласно которому все предпринятое ими в отношении другого человека в конечном итоге отразится также и на них, и это относится как к любви и расположению, так и к насилию и агрессии.
Вся жизнь человека представляется для моментального просмотра; времени и расстояния словно не существует. Люди мгновенно переносятся в тот момент, на котором сосредотачивают внимание. Об этой панораме жизни они могут рассказывать часами и днями, даже если остановка сердца продолжалась всего пару минут. Кажется, что все существует и открыто для восприятия одновременно. Все и вся выглядит неразрывно связанным с вечным настоящим.
Вся моя жизнь до настоящего момента словно предстала передо мной в виде трехмерной панорамы, и каждое событие будто бы сопровождалось осознанием добра и зла или проникновением в его причины и следствия. На всем протяжении просмотра я не только видел все со своей точки зрения, но и знал, что думают все участники каждого события, будто их мысли вселились в меня. Это значит, что я видел не только то, что я сам делал или думал, но и то, как это влияло на других, будто бы смотрел всеведущим взглядом. Так что даже мысли, по-видимому, неуничтожимы. На всем протяжении просмотра подчеркивалось значение любви. Не могу сказать, долго ли продолжался этот показ и проникновение в смысл жизненных событий; возможно, довольно долго, потому что охватывал все до мелочей, и в то же время казалось, будто пролетела доля секунды, потому что я видел все сразу. Словно время и расстояние не существовали. Я был одновременно повсюду, иногда мое внимание сосредотачивалось на чем-нибудь, и тогда я переносился туда.
Для начала мне показали две моих предыдущих жизни. В первый раз я умер во время какого-то похода в Англию еще в древнеримскую эпоху. Я возглавлял отряд, сопровождающий группу пленниц к побережью, по пути к которому на нас напали коренные жители этих мест. Кроме того, я увидел свою смерть в Первой мировой войне. Я находился в военном самолете, видимо, в 1917 году, когда он вступил в воздушный бой с немецким самолетом. Меня сбили, я рухнул на нейтральную полосу. Семнадцатый год я называю потому, что с помощью снимков, сделанных в том году, мне удалось определить, что именно такие самолеты в то время состояли на вооружении английских воздушных сил. Зачем мне показали отрывки из этих двух жизней, я не знаю. И у меня нет никакой возможности подтвердить увиденное. Что я помню гораздо отчетливее, так это образы из моей последней, или, если хотите, текущей жизни. Сначала я стал свидетелем собственного рождения. Мне помог появиться на свет наш семейный врач – в отличие от моих братьев и сестер, которых принимала акушерка. Врач взял меня на руки и сказал моей матери следующие памятные слова: «Это особенный ребенок. Он вырастет или большим талантом, или редкостным негодяем». Я не стал ни тем, ни другим. Я видел мои первые шаги. Видел, как своими неразумными поступками ранил мамино сердце. Видел самого себя играющим с соседским псом Белло. Это был сторожевой пес, он охранял ферму. Огромный, слушался только своих хозяев. Но как ни странно, я совсем не боялся его, и он терпел все мои выходки. Время от времени я даже заползал к нему в конуру, чтобы вздремнуть. И не давался, когда хозяин собаки, фермер Маст, пытался вытащить меня оттуда. Такую же дружбу я водил с огромной лошадью по кличке Блез. Когда ее выпускали в поле, я пролезал под оградой из колючей проволоки, а она прибегала галопом и вставала передо мной на дыбы. Потом она часто валилась на землю, а я ползал между ее ног, приваливался к ее животу. Это зрелище ужасало тех, кто наблюдал его со стороны. Перед моим взором пролетели также мои школьные годы и учителя, которых я доводил. Особенно выделялись годы войны. Я увидел нескольких знакомых по лагерю, у которых иногда крал их жалкие запасы пищи, чтобы выжить. Но промелькнули передо мной и некоторые из моих хороших поступков. Я видел девушку-индонезийку, с которой прожил четыре года. Пережил заново всю силу пылкой любви, но был и один случай, когда я сильно обидел ее и думал, что она ничего не поняла. Оглядываясь в прошлое, я видел множество ситуаций, в которых, будучи военнослужащим, действовал весьма жестоко. Но во время ОСО ко мне явились также воспоминания о событиях, когда я, пренебрегая приказами, ставил милосердие превыше закона. В их числе было несколько случаев, которые давно стерлись из моей памяти. К примеру, были в моей жизни вещи, которые я воспринял как зло, а теперь вдруг оказалось, что это было благо. То же самое относилось к тем вещам, которые я всегда считал своей удачей, а теперь вдруг понял, что ошибался. Следующим эпизодом, который я подверг тщательному изучению, стал сентябрь 1944 года, битва за Арнем. На этот раз меня поразило то, что за краткий период перед моим мысленным взором прошло великое множество людей. Я видел многих из тех, кого доставил в госпиталь или кто умер у меня на руках. Многие уверяли, что с радостью примут меня, как только и я окажусь «по другую сторону». К моему удивлению, немца я увидел лишь одного. Это был немецкий солдат, вступивший в бой с английским солдатом, и эти двое ранили друг друга так тяжело, что оба умерли один за другим. Он отдал мне свой железный крест, который, как это ни удивительно, мне как-то удалось хранить всю жизнь. Мне он отдал его потому, что я дал ему несколько раз затянуться последней сигаретой его противника, англичанина. Оба умерли почти одновременно. То, что я дал ему покурить, было названо добрым делом, и я не понимаю почему, ведь я действовал по приказу или по просьбе англичанина. Лично я бы предпочел увидеть, как немец варится живьем в его собственной крови. Я что хочу сказать: там, наверху, судят по другим меркам, отличающихся от здешних, земных.
