— В Германии едва ли не на первом месте по позитивному восприятию стоит писатель. То есть ваши обе профессии — самые уважаемые в разных странах.
— При советской власти писательская деятельность воспринималась и у нас как одна из самых позитивных: мы ездили по стране, и я отлично помню, каким было отношение. К сожалению, сейчас это не так по двум причинам.
Во-первых, писатели, особенно либеральная их часть, очень шумно ссорились во время перестройки. Устраивали «скандал на привозе» вместо серьезной литературной полемики. Во-вторых, сказалась и роль средств массовой информации ельцинской эпохи. Понимая, какова роль писателей в истории страны, в кризисные периоды, их боялись, поэтому моральный авторитет писателей с государственным самосознанием принижали целым рядом способов: старались унизить, высмеять, а на их место поставить писателей с эмигрантской психологией, с психологией экспериментатора любой ценой. Именно их пропагандировали в ельцинское десятилетие. Но навязать их общественному сознанию не сумели. В результате получился вакуум: писателей государственно-патриотического направления дезавуировали, а писателей либерального направления навязать не смогли. Эта лакуна сейчас очень опасна.
— Учитель в своей деятельности руководствуется принципом «не навреди». Вы придерживаетесь в писательской работе этого педагогического принципа? Написать можно что-то громкое, сенсационно-отвязное, но прочитает ребенок, подросток. Думаете об этом во время работы?
— Это сложный вопрос, потому что взаимоотношения писателя с действительностью такие тонкие, что с одной стороны можно впасть в абсолютную вседозволенность и утрату любой этической чувствительности, что мы видим сейчас на некоторых примерах. Но с другой стороны, если все время думать, чтобы не навредить, можно впасть в то, что в сороковые-пятидесятые годы называлось «бесконфликтность». Сейчас много писателей, которых человек читает и думает: «Да, он мне не навредил. Но и не помог». Все зависит от таланта и развитости внутреннего нравственного чувства писателя. С одной стороны, чтобы это было остро, мощно, затрагивало человека за живое. А с другой стороны, чтобы не переступал через те табу, разрушая которые мы разрушаем наше общество и нашу культуру. Здесь я нахожусь в сложном положении как редактор: иногда чувствую, что этого писателя вообще не надо печатать, потому что он занимается целенаправленным разрушением нашего культурно-нравственного мира. А другого писателя тоже не надо печатать: настолько уж он благостный, настолько боится высказаться смело, что получается: что есть его книга, что нет.
— Ваши произведения изучают в школе, а некоторых классиков из программы убрали. Готовы ли вы уступить свое место классикам? Если да, то кому?
— Да, готов. У меня были случаи, когда я уступал свою бумагу молодым поэтам в «Молодой гвардии». Шла моя новая книжка, и мне сказали: будет переиздание. Я ответил: не надо переиздания, лучше издайте на этой бумаге молодых поэтов. Некоторые из них сейчас достаточно известны. Классикам я бы, безусловно, уступил. Считаю, что совершенно незаслуженно отодвинут в тень такой замечательный писатель, как Валентин Катаев. И молодой, и зрелый. Обязательно хотя бы один-два урока должны быть посвящены творчеству Николая Заболоцкого, потому что именно на его творчестве молодым людям можно показать, как увлечение поэта экспериментом приводит со временем к пониманию, что искусство — это задача более серьезная, чем просто эксперимент.
Совершенно незаслуженно удален из программы Леонид Леонов — один из лучших писателей двадцатого века. На книжной ярмарке в Швейцарии была дискуссия о Набокове. Кто-то из наших российских писателей, из тех, кто любит собственную литературу похаять, начал говорить, что Набоков — уникальное явление, которое не могло бы развиться, если бы он жил в России, потому что никто из оставшихся в России так не писал. Я возразил: да что вы говорите?! Пример — Леонов. И у зрелого, но особенно у раннего Леонова, тонкость стиля, многооттеночность слова, насыщенность абзаца местами гораздо сильнее, чем у Набокова. Другое дело, что оставшиеся писатели оказались в сложной политической ситуации. И об этом обязательно надо рассказывать в школе: а кто виноват, что политическая ситуация так сложилась? Идеологическое давление на писателя создавали те писатели и революционные деятели, которые потом сами пострадали. Мало говорят об этом. Но надо говорить.
