Он машет рукой, давая понять, что обсуждать тут нечего.
– Мы просто болтали. Упомянули вас. Он вспомнил о вакансии. Счастливая случайность.
Деркин дергает за ниточки лучше, чем долбаный Джеппетто.
– Попытайтесь взглянуть на это с другой стороны, – продолжает он. – Тут есть свои плюсы. Красивый уголок страны. Свежий воздух, поля. Маленькая безопасная община. Это могло бы пойти на пользу вам и Фло.
– Я лучше знаю, что пойдет на пользу мне и моей дочери. Ответ – нет.
– Тогда позвольте мне говорить начистоту, Джек. – Он смотрит мне в глаза. – Это не просьба.
Деркин не случайно самый молодой епископ из когда-либо возглавлявших епархию. И это не имеет никакого отношения к доброжелательности.
Я стискиваю лежащие на коленях кулаки.
– Понятно.
– Отлично. Вы приступаете на следующей неделе. Собирайте вещи.
– Господи Иисусе!
– Снова богохульствуешь.
– Я знаю, но… – Фло качает головой. – Ну и дыра.
Она права. Я останавливаю машину и смотрю на наш новый дом. Точнее сказать, духовный дом. Наш настоящий дом находится по соседству: маленькое двухэтажное строение, которое выглядело бы довольно мило, если бы не кренилось самым пугающим образом куда-то вбок, будто медленно сползало по склону – кирпичик за кирпичиком.
Сама часовня маленькая и квадратная, а ее белые стены потемнели от времени. Она не особо напоминает место поклонения Господу. Нет ни шпиля на крыше, ни креста, ни витражей. Четыре простых окна на фасаде. Два вверху, два внизу. Между двумя верхними окнами расположены часы, окруженные цветистой надписью:
«Дорожите временем, ибо дни лукавы»[1].
Мило. К несчастью, буквы «в» и вторая «е» стерлись, и теперь предлагается дорожить ремнем, что бы это ни значило.
Я выбираюсь из машины. В духоте и жаре одежда тут же прилипает к коже. Вокруг нас нет ничего, кроме полей. Сама деревня состоит из пары десятков домов, паба, магазина и здания общины. Царит полная тишина, не считая пения птиц и жужжания изредка пролетающих пчел. Это действует мне на нервы.
– Итак, – говорю я, стараясь скрыть за напускным оптимизмом охвативший меня ужас. – Пойдем, заглянем внутрь.
– Может, лучше посмотрим, где мы будем жить? – спрашивает Фло.
– Сперва дом Божий. Затем дом его детей.
Она закатывает глаза, давая понять, как тяжело ей мириться с моей тупостью. Закатыванием глаз подростки могут сообщить очень многое. С учетом того, что, как только им исполняется пятнадцать, вербальное общение с ними становится практически невозможным, я ничего не имею против.
– Кроме того, – добавляю я, – наша мебель застряла в пробке на М25. А в церкви во всяком случае есть скамьи.
Она хлопает дверцей машины и, ссутулившись, угрюмо бредет за мной. Я искоса смотрю на нее: темные волосы, стрижка «рваный боб», кольцо в носу (которое она снимает, когда идет в школу, – результат отчаянной борьбы) и увесистый «Никон», почти всегда болтающийся у нее на шее. Я часто думаю, что моя дочь просто идеальная кандидатура на роль Лидии в ремейке «Битлджуса»[2].
От дороги к часовне ведет длинная дорожка. Перед самыми воротами стоит облупившийся металлический почтовый ящик. Мне сказали, что именно в нем мы найдем ключи, если по прибытии никого здесь не обнаружим. Я откидываю крышку, сую руку внутрь и… бинго! – извлекаю два поцарапанных серебристых ключа, видимо от домика, и тяжелый железный предмет, будто предназначенный для того, чтобы открывать что-то из толкиеновских фантазий. Предположительно, это ключ от часовни.
– Что ж, во всяком случае, мы можем попасть внутрь, – говорю я.
– Потрясающе, – с каменным лицом изрекает Фло.
Не обращая на нее внимания, я толкаю ворота. Дорожка крутая и неровная. По обеим ее сторонам из высокой травы поднимаются каменные надгробия. Слева выделяется изваяние повыше. Серый безрадостный обелиск. У его подножия лежит нечто, напоминающее букет засохших цветов. Присмотревшись внимательнее, я вижу, что это не цветы, а крошечные куклы из веточек.
– Что это такое? – спрашивает Фло, всматриваясь в них, и тянется к фотоаппарату.
– Сожженные девочки, – машинально отвечаю я.
Она приседает на корточки и начинает щелкать своим «Никоном».
