Я должен попытаться объяснить вам, что случилось потом: возможно, вам тоже такое знакомо, когда вдруг начинает казаться, что глубоко похороненная и совершенно несбыточная мечта близка к осуществлению и все твое мировоззрение — все, что ты ценишь и чему придаешь значение, — исчезает за считаные мгновенья, как театральная кулиса.
Она работала моделью на курсах рисования с натуры, которые я посещал по вторникам. Молодая черноволосая красавица из Греции. В ее безупречном теле и обаянии было что-то почти «сверхъестественное». Я заметил ее еще тогда, в ноябре, когда она без всяких сомнений приняла мою сторону в споре с учителем, который несправедливо меня критиковал.
Мне кажется, что в тот момент между нами возникла духовная и эротическая связь.
Когда мы отзанимались последний урок в том семестре, вся наша группа (и я в том числе, но только ради нее — вообще-то я совсем не любитель таких мероприятий) пошла выпить пива, после чего мы с ней остались одни, только она и я. Она пригласила меня к себе — она жила где-то неподалеку — посмотреть альбом по искусству, который, как ей казалось, должен был мне понравиться, и я согласился.
Она была для меня тропинкой из самой моей сокровенной мечты. Мне думалось, что именно она сможет утолить мою тоску — настолько причудливую, что я сам ее не осознавал, — утолить так, что все, чем я дорожил и о чем тосковал, потеряет свой смысл.
Что же это была за тоска? Описать ее словами трудно. Могу сказать только, что мне казалось, будто она одна, и никто другой, может избавить меня от этой тоски.
Больше всего она похожа на напилок, который я пил однажды — не наяву, а во сне — в одном из тех снов, когда все «так возвышенно», все кажется таким бесконечно прекрасным и истинным.
В таком вот сне однажды я выпил живой воды из старинной каменной чаши, снаружи покрытой мхом.
Это было такое мгновенье, когда ты чувствуешь: жизнь в точности такова, какой должна быть, тебе досталась именно та жизнь, «какую ты заслужил», и вовсе не обязательно заключать это чувство в мысли и представления.
Наверное, описать это невозможно. Но в тот вечер я почувствовал, что она отвечает моим ожиданиям. Именно поэтому в дальнейшем мне было так больно сознавать, что она всего лишь играла со мной, ей нужен был «мужчина на одну ночь», чтобы избавиться от страха перед рискованной заграничной поездкой, в которую она отправлялась одна.
Потом я, разумеется, долго об этом думал. Я говорил себе, что это была иллюзия, что она ничего собой не представляла. Но вернуть утраченную гармонию было сложно. После рождественских и новогодних каникул, которые мне пришлось провести бок о бок со своей матерью и стопятидесятикилограммовым «младшим братиком» — от этого нездорового альянса мне всегда делается нехорошо, — я превратился в какую-то злую тень, потерявшую вкус к жизни, уважение к себе и внутренние силы.
Пребывая в столь жалком состоянии — если это может служить оправданием, — я и позвонил Элле.
Если б я только знал, к чему это приведет, я никогда бы этого не сделал.
5
Мне бы так хотелось, чтобы вы меня поняли. Я больше не могу утверждать, что сам себя понимаю. Я ношу в себе нечто в высшей степени странное — возможно, злое, но также (или я сам себе это внушаю, чтобы окончательно не сломаться) загадочное и по-своему прекрасное.
Когда мы пытались поговорить, вы спросили меня, не думаю ли я, что вы хотите мне зла.
Нет, я не могу в такое поверить, даже если я разложу себя перед вами по косточкам.
Но возможно, я боюсь, что вы разгадаете во мне то, что я считаю загадочным, и сочтете это всего лишь убогим, а может, и просто отвратительным.
Ведь я сам не понимаю, что это такое. Знаю только, что оно темное.
Вы любите музыку? Вы слышали бриттеновскую интерпретацию стихотворения Блейка «Больная роза»?
А может, вам знакомы эти строки?
О Rose, thou art sick!
The invisible worm
That flies in the night,
In the howling storm,
Has found out thy bed
Of crimson joy;
And his dark secret love
Does thy life destroy.
[1]Послушайте ее, поскольку она самым тесным образом связана с тем загадочным, что есть во мне. С этим стихотворением я не расстаюсь с тех пор, как стал подростком. Когда позднее мне встретилось музыкальное переложение Бриттена, то и оно затронуло во мне самые глубинные струны, самые сокровенные, без которых я себя не мыслю.