Гюнтер и Сеппе в ужасе на шаг отступили, а Роберт и Юлиус продолжали смотреть на узкую голову Длинного Мейкерса, как будто она тоже могла в любую минуту расколоться пополам.
— Клянусь. Прямо до горла все видно. И даже — честное слово! — мозги выглядывают.
— Фто? — не понял Гюнтер.
— Мо-зги, — повторил Длинный Мейкерс и постучал пальцем по лбу глухого Гюнтера.
— Фу-у, — вырвалось у того.
— И как они выглядят? — спросил Роберт.
— Как грецкий орех. Только намного больше. И скользкие.
— Жуть, — пробормотал Юлиус, почувствовав, как мурашки пробежали у него по коже.
— Если бы окно было открыто, — лихо продолжил Мейкерс и вытянул вперед руку, — я бы мог вот так их схватить.
Мальчишки, раскрыв рты, следили за его рукой, которая прямо у них на глазах превращалась в когтистую лапу. Но тут же прежняя рука показала на что-то, и взгляды мальчиков переместились на такси, все еще стоящее метрах в тридцати. Виктор Хоппе как раз открывал заднюю дверцу. Доктор наполовину исчез в машине и через мгновенье вновь появился с большой темно-синей дорожной колыбелькой, из которой все еще доносился непрерывный плач. Держа колыбельку за ручки, он прошел в дом по садовой дорожке. За ним по пятам следовал водитель такси, волочивший два больших чемодана. Минуты через три, в то время как на площади и вокруг нее продолжали жужжать голоса, водитель вышел из дома, закрыл за собой дверь и с явным облегчением поспешил к машине, чтобы поскорее уехать.
В тот же день Жак Мейкерс ораторствовал в кафе «Терминус» — он подробно описывал, что видел его сын, и не боялся при этом лишний раз что-нибудь приукрасить. Пожилые обитатели деревни обратились в слух и даже припомнили, что у самого Виктора Хоппе не все в порядке было с лицом.
— Заячья губа, — пояснил Отто Лельё.
— Как у его отца, — добавил Эрнст Либкнехт. — Да они с отцом похожи друг на друга как две капли воды.
— Из ржавого крана, — засмеялся Вилфред Нюссбаум. — Ты видел, какие у него волосы? А борода? Рыжая, как…
— Как волосы у дьявола! — вдруг воскликнул слепой на один глаз Йозеф Циммерман, после чего в кафе стало очень тихо.
Все взгляды устремились на старика, который предупреждающе поднял палец и снова провозгласил своим полупьяным голосом:
— И он привез с собой ангелов мести! Разуйте глаза, они не упустят свой шанс!
Его слова как будто высвободили что-то, потому что сразу закипели страсти и все стали рассказывать истории, которые выставляли доктора в самом неприглядном свете. У каждого из присутствующих было что рассказать о докторе или его родителях, и чем дальше дело шло к ночи, тем больше говорили о том, что знали только понаслышке, но никто не подвергал эти рассказы сомнению.
— Да он вырос в сумасшедшем доме!
— Это у него от матери. Она и умерла-то в безумии.
— Его еще пастор Кайзергрубер крестил. Мальчишка орал благим матом.
— Отец его, кажется… ну сами знаете… того… на дереве рядом с домом.
— А сын даже на похороны не пришел.
— С тех пор его никто и не видел.
— Дом этот снимали всего один раз. И через три недели жильцы съехали.
— Привидения. Так сказали. Постоянно какой-то стук.
Всю следующую неделю доктор Хоппе наведывался в деревню как по часам. В понедельник, среду и пятницу, ровно в половине одиннадцатого утра, он проделывал маршрут от банка на Галмайштрассе через почту на Ахенштрассе к бакалейной лавке Марты Боллен напротив деревенской площади. Твердой походкой, слегка нагнув голову вперед, он спешил от одного места к другому, как будто знал, что за ним наблюдают, и стремился как можно быстрее вернуться домой. Этим он, однако, еще больше привлекал к себе внимание, и те, кто еще издали замечал его, сходили с тротуара и с противоположной стороны улицы провожали взглядом до тех пор, пока он не исчезал из виду.
И Марта Боллен, и банковский служащий Луи Дени, и почтовый чиновник Артюр Буланже в один голос говорили, что доктор Хоппе — человек немногословный. Он казался чрезвычайно застенчивым, но, тем не менее, всегда был вежлив. «Guten Tag», «Danke schün», «Auf Wiedersehen» постоянно звучало из его уст, и каждый раз был слышен дефект речи.
