Заручившись поддержкой Анубиса,
Озирис
сжал часть поля
энергий,
как сжимают его,
чтобы вспыхнуло солнце сверхновой,
и нарушил
он в солнцах стабильность.
Я еле успел понять,
что случилось сейчас.
А Сет не успел.
Никогда еще
удар такой силы
на планету
направлен не был.
Он разрушил весь мир.
Я успел уйти,
переносясь
на много лет световых,
далеко.
Тайфун
попытался бежать
туда, за пространство,
где был его дом.
Но и он не успел.
И больше не видел я брата.
И тебя, дорогая Нефита.
Отца потерял я,
что был мне сыном,
брата
и тело моей жены,
но остался
в живых Безымянный.
Как-то
создание это
выжило после
удара
Молота Разбивающего Солнца.
Оглушенный,
нашел я его позднее
среди обломков мира,
как маленькое созвездие,
окруженное пламенем алым.
Я обвил его
паутиной энергий,
и, ослабнув,
оно рухнуло само в себя.
Тогда поместил я его
в тайное место,
за Миры Жизни,
где оно до сих пор в плену
в комнате,
где нету ни окон,
ни дверей.
Часто пытался я его уничтожить,
но не знаю,
что Сет обнаружил,
почему не покончил с ним
своим посохом,
если б не это несчастье.
И оно все живет и все плачет.
И если его хоть кто-нибудь выпустит
из плена,
то оно
может уничтожить
всю Жизнь,
что на Средних Мирах.
Вот почему
никогда я не бился
против тех узурпаторов,
что власть захватили,
и вот почему
не борюсь до сих пор.
Я должен остаться
надсмотрщиком вечным,
пока будет он для
Жизни угроза.
И не мог я предотвратить того,
что последовало дальше.
Ангелы многих Постов
развратились,
пока я отсутствовал, и
стали биться друг с другом,
чтоб первыми быть.
И войны Постов
длились примерно лет тридцать.
Озирис с Анубисом
все поделили,
что осталось,
между собой в самом конце.
Других же Постов
не осталось.
Теперь же, конечно, всем полем
великих энергий
стали править те двое,
подвергнув
Миры голоду,
войнам,
чуме,
чтоб баланса достичь,
которого легче достичь было
мирным путем
и с помощью
многих Постов.
Но они не могли
поступить иначе,
потому что боялись
многим открыть к Энергии доступ.
Они не хотели
ту власть уступить, себе что
захватили,
кому-то еще
и даже друг с другом
они не могли поделиться.
А я
все так же ищу,
как Безымянного мне уничтожить,
и когда это сделано будет,
использую я свою силу,
чтобы Ангелов своих сместить
из двух Постов остающихся.
Легко это будет мне сделать,
хоть новые руки
должны быть готовы,
чтоб воле моей поклониться.
Тем временем будет
ужасно,
коль руки, что столько добра творят
в мире,
уничтожены будут,
в то время как власть
вершится другими руками.
И когда
закончу я то, что
должен закончить,
использую я
энергию двух оставшихся станций,
чтоб тело твое
тебе вернуть,
моя Нефита.
И Нефита плачет у самого моря и говорит:
— Это слишком много! Этого никогда не будет!
И Принц Имя Которому Тысяча встает и поднимает вверх руку.
Внутри облака, которое возникает и колеблется перед ним, появляется силуэт женщины. Пот выступает у него на лбу, и силуэт делается более отчетливым. Тогда он делает шаг вперед, пытаясь обнять ее, но руки его смыкаются только на дыме, и в ушах звучит произнесенное его имя, а зовут его Тот.
Затем он остается один у моря, под морем, и свет на небе — это брюха рыб, которые пережевывают свою рыбью пищу.
Глаза увлажняются, и он извергает проклятье, потому что знает, что это в ее власти — прекратить ее собственное существование. Он зовет ее по имени, но не получает ответа, не слышит даже эха.
Тогда он узнает, что Безымянный умрет.
Он кидает камушек в океан, но камушек не возвращается.
Он скрещивает руки на груди и исчезает, а следы его ног остаются на песке и смываются морем.
Морские птицы кричат во влажном воздухе, и огромные рептилии вытягивают свои длинные шеи на тридцать футов вверх над волнами, качая головами, а потом опять исчезают в море, но уже в другом месте.
А теперь обратите внимание на Цитадель Марачек в центре Средних Миров… Мертвое. Мертвое. Цвет — прах.
Это то место, которое часто посещает Принц Имя Которому Бог, чтобы завершить множество дел.
На Марачеке нет океанов. Здесь течет лишь несколько жалких ручейков, пахнущих как мокрые собаки, теплых и солоноватых. Солнце этого мира — очень усталая крохотная звезда, слишком себя уважающая или просто слишком ленивая даже для того, чтобы стать сверхновой и засверкать блеском славы, а вместо этого проливающая свой анемичный свет, от которого глубокие синие тени отбрасывают гротескные куски камней, стоящих на огромном желтом и оранжевом пляже, которым является весь Марачек, продуваемый со всех сторон ветрами, и звезды над Марачеком можно видеть в полдень, правда слабо, хотя вечером они светят с яркостью неона, ацетилена, фотовспышки над продуваемыми тусклыми равнинами, и почти весь Марачек плоский, хотя равнины дважды меняются в течение дня, когда ветры достигают своего максимума, наметая горы песка и сметая их, дробя песок все мельче и мельче, так что утренняя и вечерняя пыль целый день висит в воздухе, отчего сверху Марачек кажется еще более неприятным: все там под одну гребенку: горы постоянно изнашиваются и становятся ниже, камни все время приобретают разную форму под руками невидимого скульптора — ветра, и все вечно захоранивается, — такова поверхность Марачека, который, конечно, когда-то был славным, могущественным, плодородным и так далее, к этому заключению можно прийти, даже глядя на его сегодняшнее запустение, но на Марачеке осталось одно здание, Центр Средних Миров, которое сохранилось со старых времен и которое, несомненно, будет существовать так долго, как и сам этот мир, хотя, может быть, пески похоронят и вновь отстроят его много раз. Цитадель настолько старинна, что никто не может точно сказать, когда она была построена. Цитадель, которая может быть самым древним городом во Вселенной, разрушавшаяся и возрождавшаяся (кто знает сколько раз) на том же самом основании, фундаменте, возможно с самого воображаемого начала иллюзий, которая называется Временем, Цитадель, которая самим своим существованием показывает, что есть вещи вечные, независимые от того, в каком они находятся состоянии, о чем Брамин писал в «Городе Ископаемом»: «…всей сладости уничтожения не испытывали твои порталы; служить, существовать — вот вечный твой удел».
