И были события, описанные Булгаковым в «Белой гвардии» – осада Киева войсками новосозданной Директории. Когда жизнь гетмана спасли лишь немцы, категорически потребовавшие от всех «нихт шиссен пока мы не уйдем, ну а после разбирайтесь меж собой как хотите». Причем последние оставшиеся верными гетману сердюки сначала заключили тайное перемирие с петлюровцами «стрелять в воздух, а не друг в друга», а после с облегчением наконец перешли на сторону победителя. Но век Директории оказался еще короче, чем ее предшественницы – сначала была малоизвестная украино-польская война 1918–1919 годов, когда Петлюра сцепился с Пилсудским, затем был поход на юг Красной армии, аж до Одессы, весной девятнадцатого, именно тогда насмешливо пели:
Под вагоном территория,
А в вагоне Директория.
И снова фронт катился по Украине – наступление Добровольческой армии Деникина осенью, контрудар Красной армии до Перекопа. Польское наступление двадцатого, когда паны взяли Киев. И красный бросок на запад – «даешь Варшаву, даешь Берлин».
А при чем тут Оперный театр? А не было в Киеве комплекса правительственных зданий – и что делать, если нужно перед народом (или хотя бы избранными представителями) провозгласить? Так что кого только ни видел и что только ни слышал этот зал всего за три года – с семнадцатого по двадцатый! И лишь после окончательного установления советской власти на Украине театр стал лишь театром, как и должно быть.
Здесь тридцать три года назад убили Столыпина. Здание с тех пор сохранилось неизменным, в тридцатые его хотели перестроить «в пролетарском стиле», но ограничились снятием с фасада бюстов царских композиторов и пристройкой с тыльной стороны репетиционного зала. В тридцать девятом театр получил имя Шевченко. В войну коллектив был в эвакуации в Уфе и Иркутске, весной сорок четвертого вернулся в Киев.
В этот вечер играли «Наталку-полтавку». Но главное событие происходило не на сцене, а в курительно-туалетной комнате, где спорили два человека. Снаружи у дверей стояла охрана и не пускала посторонних.
– Вы что, ох…ли? Мы так не договаривались! – Кириченко взмахивал руками и, казалось, готов был прыгать. – Флаги – это еще ладно, было такое и раньше, между своими. Но про «москалей поганых» зачем? А эта возмутительная выходка с краской?!
– Ну, так они же дети, что с них взять? – собеседник первого секретаря КПУ был спокоен. – Сговорились, решили проявить самодеятельность. Ваши же не станут арестовывать их и гнать в Гулаг? Можете сказать московской сучке, что они раскаялись и больше не будут.
– Да черт с детьми! – почти орал Кириченко. – Вы что, не понимаете, как меня подставили? Если она там доложит? За меньшее можно по расстрельной статье загреметь! И свидетелей полный зал!
– Так это ведь ваши свидетели, – усмехнулся собеседник, – сами не донесут. И повторяю, вы-то в чем виноваты? В утвержденной вами программе ничего нет. Ну, а за чужую инициативу загремите вы максимум вслед за вашим другом и покровителем Хрущевым в какой-нибудь Ташкент. Другого вам надо бояться, Алексей Илларионович – если наши дела вылезут наверх. Тогда, уж простите, вас никто и ничто не спасет! Но не беспокойтесь, уж я-то засветиться не больше вашего заинтересован. Конечно, если меня не арестуют – тогда я молчать не буду.
– Вы можете просто умереть, – сказал Кириченко, – сопротивление при задержании или попытка к бегству.
– Еще убийство на улице неустановленными личностями, – ответил человек, по виду зажиточный селянин в потертом городском костюме поверх вышиванки, – но не советую. Во-первых, у нас осталось подробное описание наших с вами дел с документами и списками свидетелей, или даже их показаниями – а это, даже за чисто экономические дела, высшая мера, по вашему закону. Во-вторых, всех наших людей в вашем окружении не знаю даже я – вы хотите, чтобы после пришли к вам и к вашей семье? На охрану не надейтесь – поскольку любой там может оказаться нашим. А первый секретарь – это все ж фигура публичная, вам надо иногда и на всяких мероприятиях выступать. Думаете, вас не достанут?
– Будьте прокляты, – сказал Кириченко, – вы же проиграли эту войну! Зачем вам все это? Я ж готов был дать вам все, что вы просили.
