И кто же это все запустил, и зачем? А роман Бушкова вспомнился – где начальник службы безопасности какой-то фирмы разбирается, новый киоск у проходной – это слежка чужой Конторы, или конкурентов, или в самом деле торгаши. И посылает своих гоблинов самого бандитского вида наехать на продавца – «меня интересует лишь его реакция, что он скажет и кем будет прикрываться». И если здесь кто-то решил узнать, кто же такая Лазарева и ее будто бы случайно встреченные «фронтовые друзья»? Бандеры или первый? Вот что-то мне кажется – невыгодно Кириченко открыто ссориться с Москвой, если даже и он по дури послал, то раздувать не будет и от всего отопрется. А вот Кук – тот вполне мог иметь своего человека и в прокуратуре!
То есть это все же могут быть и переодетые бандеры. А значит, никуда нам идти, ехать, а тем более разоружаться – нельзя! Паранойя иногда очень способствует выживанию. Валить, что ли, придурков, хоть они, возможно, свои? А комендантские подходят от двери с ленцой, не спеша. Привлеченные лишь затем, что, по закону, военные, то есть мы, не в компетенции ментов, ну если только с поличным на месте преступления не застали. Вот только если я прав, то прокурорские задачу ставили ментам, а уж те привлекли комендачей, объяснив им ситуацию лишь в общих чертах. Потому комендачи рвением и не блещут: мы для них более «свои», чем милиция. На чем и сыграем.
– Ты сначала гавриков своих убери, – говорю я, – и пусть за стволы не хватаются, не поможет!
И достаю из-под салфетки… Миг – и у пуза урки, или старшего мента, моя левая рука, сжимающая гранату Ф-1. А выдернутое кольцо у меня в правой, бросаю на стол. Краем глаза замечаю, что комендачи так же неспешно, не показывая страха, оттягиваются назад к дверям. Понимаю ход их мыслей: «Этого сумасшедшего после под трибунал, ну а нам в чужом пиру похмелье – нехай милиция сама разбирается».
– Ты это не дури, майор, – говорит урка, на вид не испугавшись, – люди тут. Если что хочешь сказать – давай поговорим.
Комендантские исчезают за дверью. Может, они и вернутся с подмогой – но несколько минут у нас точно есть. У Лазаревой глаза плошками, на меня смотрит, как на психа. А вот Валька, кажется, понял. Лючия нет, но она убеждена, что если я так делаю, то это надо. И за соседними столиками движение – людей в ресторане не слишком много, но под осколки попадать никому не хочется, народ за войну всякое успел повидать, и что такое «фенька» знает.
– Поговорим, – соглашаюсь, – товарищ Ольховская (тьфу, чуть не ляпнул «Лазарева» не при своих), у вас есть что ему сказать?
– Есть, – отвечает Аня, – уж простите, товарищ как вас там, фамилии вашей не разглядела, поскольку вы свое удостоверение мне вверх ногами показали…
Вообще-то мент ксиву показал правильно. Но по психологии полезно – хоть чуть его внимание на себя переключить. Ну, и опустить малость и вежливо – ты для меня лишь третье безымянное лицо.
– Через час с четвертью мне надлежит быть у первого секретаря ЦК КПУ товарища Кириченко, – продолжает Аня, – в комнате администратора я видела телефон, номер секретариата ЦК известен. Позвоните и спросите. А затем я сама попрошу подойти к аппарату товарища Кириченко, который ждет меня по очень важному делу и наверняка захочет получить объяснения и от вас, и от вашего начальства. Он видел мои полномочия и может подтвердить мою личность. Надеюсь, вы не будете подозревать первого секретаря?
– И этих убери, чего им головы класть, если что, – добавляю я, – или пусть у дверей снаружи постоят, покараулят, пока беседовать будем. Ну что, опер, договорились мы, или война?
И разгибаю один из пальцев на руке с гранатой.
– Ты что, контуженый, майор? – шипит опер. – О людях подумай! Кончилась уже война.
– А это как товарищ из Москвы скажет, – киваю на Аню, – мне Звезду за четыреста лично убиенных мной фрицев дали, ты стольких жмуров в жизни не видел, опер.
И разгибаю второй палец. Держа руку так, чтобы Ане не видно, зачем в ее положении излишне нервничать, тут и так стресс. Зато менту видно очень хорошо.
– Черт с тобой, пошли, – отвечает он, – но когда разрулим, после ты мне лично за все ответишь!
