Блаватская усмѣхнулась.
— Не всѣ такіе «подозрители», какъ вы, — сказала она, — а впрочемъ я благодарю васъ за совѣтъ и приму его къ свѣдѣнію. Да, вы правы, мы въ Европѣ, въ Парижѣ, а не въ Индіи… Тамъ люди не встрѣчаютъ почтеннаго, искренняго человѣка съ мыслью: «а вѣдь ты, молъ, обманщикъ и меня надуваешь!» Ахъ вы подозритель, подозритель! ну а скажите, коли сами, своими глазами, увидите что-либо подобное, — тогда-то повѣрите?
— Глазамъ своимъ я, конечно, повѣрю, если они будутъ совсѣмъ открыты.
— Ждите, можетъ быть не долго вамъ ждать придется.
— Только этого и желаю.
Мы разстались.
* * *
Я сидѣлъ за спѣшной работой, когда мнѣ принесли записку Блаватской, гдѣ говорилось о томъ, что пріѣхали двѣ ея родственницы, желаютъ со мною поскорѣе познакомиться, и она проситъ меня пріѣхать немедля. Окончивъ работу, я поѣхалъ. Елена Петровна была въ такомъ радостномъ, счастливомъ настроеніи духа, что на нее было пріятно и въ то же время грустно смотрѣть. Она совершенно преобразилась; отъ «madame» и «H. P. B.» ровно ничего не осталось, — теперь это была сердечная женщина, измученная долгими далекими странствованіями, всевозможными приключеніями; дѣлами и непріятностями — и, послѣ многихъ лѣтъ, увидѣвшаяся съ близкими родными, окунувшаяся въ незабвенную и вѣчно милую атмосферу родины и семейныхъ воспоминаній.
Пока мы были съ ней вдвоемъ, она говорила мнѣ только о своихъ дорогихъ гостяхъ, изъ которыхъ одну я назову г-жей X. (иксъ), а другую г-жей Y. (игрекъ). Особенно дружна была Елена Петровна со старшей изъ этихъ дамъ, г-жей X., дѣвицей уже почти шестидесяти лѣтъ, возведенной ею въ званіе «почетнаго члена теософическаго общества» и бывшей тогда «президенткой N. N. вѣтви».
— Вотъ вамъ самое лучшее, живое доказательство, — говорила Елена Петровна, — что въ дѣятельности теософическаго общества нѣтъ и не можетъ быть ровно ничего, могущаго смутить совѣсть христіанина! X.- самая рьяная и строгая христіанка, даже со всякими предразсудками, а она почетный членъ нашъ и президентка въ N. N.
— Да развѣ въ N. N. есть теософическое общество?
— Значитъ есть, вотъ такое же, какъ и здѣсь, въ зародышѣ, но оно разовьется[7].
Съ г-жею Y., пожилой вдовой, Елена Петровна, какъ я заключилъ изъ первыхъ же словъ и какъ потомъ убѣдился, была дружна гораздо меньше, относилась къ ней нѣсколько покровительственно, сверху внизъ. Она не удостоила ее «почетнымъ» дипломомъ, а лишь дипломомъ «дѣйствительнаго члена теософическаго общества». Но и ея пріѣзду она была очень рада. Дамы привезли съ собой чернаго хлѣба, икры и т. д., и бѣдная «посланница махатмъ» совсѣмъ по-дѣтски умилялась всѣмъ этимъ.
Вошла г-жа Y. Ея «простота въ обхожденіи» сразу же поставила насъ на короткую ногу и тогда мнѣ понравилась.
— Такъ значитъ и вы… того… теософъ… notre «frère!» — смѣясь обратилась она ко мнѣ и стала показывать пальцами тѣ таинственные знаки, которымъ Могини обучалъ меня при моемъ «посвященіи».
Я, тоже смѣясь, хотѣлъ отвѣтить соотвѣтствующими знаками: но убѣдился, что путаю, что забылъ ихъ связь между собою и постепенность.
— Елена Петровна, что жъ теперь мнѣ дѣлать? я позабылъ вашъ môt de passe-подскажите! — обратился я къ Блаватской.
— И чего вы все смѣетесь!.. вотъ теперь вамъ и пара явилась, — весело отозвалась Елена Петровна. — А môt de passe, его я вамъ уступаю — это дѣйствительно вздоръ, придуманный для малыхъ ребятъ — индусовъ, которыхъ все это тѣшитъ… Коли забыли, такъ и вспоминать нечего, не сто#итъ.
Дверь въ комнату, гдѣ прежде помѣщался Могини и куда я спасался отъ Маріи Стюартъ, скрипнула — и передо мной оказалась президентка N. N. теософическаго общества, почетный членъ всемірнаго братства, — г-жа X. Вся внѣшность этой престарѣлой, но весьма бодрой и подвижной особы, была настолько оригинальна, что не могла не обратить на себя моего вниманія.
Сначала г-жа X. смотрѣла букой; но затѣмъ разговорилась мало-по-малу и наконецъ пришла даже въ возбужденное состояніе. Дѣло въ томъ, что не задолго передъ тѣмъ она лишилась близкаго родственника, горячо, по ея словамъ, любимаго ею. Эта смерть представлялась ей величайшей несправедливостью, возмущала ее и доводила до негодованія. Хотя Блаватская и рекомендовала мнѣ ее въ качествѣ убѣжденной христіанки; но, подъ вліяніемъ смерти родственника, ея вѣра пошатнулась и ничего примиряющаго и утѣшительнаго не могла подсказать ей.
