— Слава въ вышнихъ Богу, и на земли миръ, въ человѣцѣхъ благоволеніе…
Что- то страшно рыкнуло вдали.
— Что это? — въ тревогѣ воскликнула Марія. Старикъ отвѣчалъ:
— Это — залпъ… Насъ разстрѣливаютъ… послѣднихъ…
Ангелы пѣли:
— Слава въ вышнихъ Богу, и на земли миръ, въ человѣцѣхъ благоволеніе.
— Чего же ты хочешь здѣсь отъ насъ? — вполголоса молвилъ старику Іосифъ, — зачѣмъ пришелъ къ намъ?
Тотъ возразилъ:
— Куда же еще идти мнѣ, старику? Я потерялъ надежду на людей. Я измаялся, бродя, какъ нищій, отъ порога къ порогу, стуча въ запертыя двери, слушая холодные отказы, прикрытые краснорѣчивымъ лицемѣріемъ. Отъ людей мнѣ больше нечего ждать. Я увидѣлъ выѳлеемскую звѣзду и пришелъ вслѣдъ за нею къ послѣдней надеждѣ, къ моему Богу.
И припалъ онъ къ яслямъ Іисусовымъ, и рыдалъ, и восклицалъ:
— Господи! соверши чудо, потому что насъ можетъ спасти только чудо!
Ясно улыбаясь, безмолвствовалъ Младенецъ Христосъ, а Іосифъ грустно сказалъ:
— Чудесъ болѣе не бываетъ.
— Тогда нѣтъ больше на свѣтѣ и свободы! — горько воскликнулъ старикъ.
Но Богоматерь отвѣтила съ ласковымъ укоромъ:
— Развѣ свѣтъ кончается тѣми, кто сейчасъ умираетъ и живетъ? Развѣ каждое поколѣніе — не посѣвъ, изъ котораго слѣдующее поколѣніе вырастаетъ, какъ будущая жатва? Развѣ тѣ, кто умираетъ за свободу сейчасъ, не дарятъ сынамъ и внукамъ своимъ любви къ свободѣ и надеждъ на свободу сторицею? Свобода безсмертна, какъ безсмертенъ Богъ въ небесахъ; умираютъ слуги свободы, но она въ самой смерти ихъ черпаетъ новую жизнь, святость и силу. Свобода — отраженіе Божьей мысли на землѣ, и, кто умеръ за свободу, тотъ во имя Божіе умеръ.
И поникъ старикъ благоговѣйною головою, и шептали уста его:
— Премудрость въ будущемъ, а мы пылинки предъ лицомъ Твоимъ! Но, Господи! Ты, запретившій проливать кровь, Ты видишь меня предъ собою въ крови ужасной войны… Отпустишь ли Ты мнѣ грѣхъ мой? вѣдаешь ли Ты, что я не поднималъ руки на бой неправый?
— Ты честно исполнилъ свой долгъ, — нѣжно сказала Богоматерь.
— Ступай и приложись къ народу своему! умри вмѣстѣ съ нимъ! — твердо и мужественно велѣлъ Іосифъ.
Но старикъ стоялъ на колѣняхъ, простиралъ руки и вопіялъ:
— Господи! Господи! измучился я! Господи помилуй!
И ярче сталъ свѣтъ въ пещерѣ Рождества, и дрогнули уста Младенца ласковою улыбкой, и вся природа замерла таинственною тишиною, и — среди священной тишины этой — неземной голосъ внятно и нѣжно прозвенѣлъ:
— Миръ тебѣ, дядя Павелъ!..
1901
