Девушка холодно улыбнулась.
— В институтах редко думают о домашних распрях, — возразила она спокойно. — Если дружны с кем-нибудь, то не спрашивают, имеют ли на то право. И если я теперь отправилась в место, в котором семья моя не бывала, то только из-за школьной подруги. Я уже была здесь однажды, во время своих последних каникул — старые деревья знают меня.
Он молча поклонился и пошел дальше, а Клодина вошла в вестибюль.
Ей не надо было спрашивать, где Беата: из ближайшей двери, за которой находилась, вероятно, выходившая во двор комната, энергично звучал повелительный голос ее подруги.
— Иди, не упрямься, милый ребенок, — говорила она кому-то. — Мне некогда терять время, давай сюда руку! — Последовала короткая пауза. — Смотри, смотри, как хорошо заживает разрез, теперь можно вытянуть нитку! — Кто-то вскрикнул, и опять все замолкло.
Клодина тихо отворила дверь. Тяжелый запах нагретых утюгов охватил ее. Около длинной доски стояли три женщины и усердно гладили, а у окна Беата перевязывала руку молодой девушки. Она не заметила вошедшей, но, едва окончив перевязку, внимательно посмотрела на работниц.
— Луиза, ротозейка, что ты делаешь? — воскликнула она, недоверчиво прищуривая глаза. — Великий Боже! Мой лучший воротничок под неуклюжими руками! Это более чем дерзко с твоей стороны, чучело ты этакое!
Она отняла у девушки шитье, спрыснула его водой и скатала.
— Я потом сама поправлю испорченное, — сказала она остальным, указывая на маленький сверток, пошла к двери и… удивленно остановилась перед Клодиной.
Искренняя, сердечная радость осветила ее строгие черты.
— Горячей воды в кофейник, — коротко приказала она девушкам, обхватила рукой плечи подруги и повела ее в большую угловую комнату со старинной мебелью из красного дерева, с белыми еловыми полами и красивыми кружевными занавесками.
Комната эта имела совершенно такой же вид до рождения Беаты и Лотаря, еще в то время, когда у окна, не переставая, жужжало веретено в умелых руках. На трех окнах, выходивших на юг, шторы были спущены, окон же, выходивших на восток, не нужно было закрывать от яркого послеобеденного солнца. Перед ними темнели липы, и сквозь их тенистый покров можно было свободно смотреть в цветущую, залитую светом даль.
— Ну, усаживайся, мой старый пансионский друг! — проговорила Беата, подводя Клодину к одному из этих окон.
Она сняла с подруги шляпу и провела рукой по прелестным, слегка растрепавшимся волосам.
— Еще целы локоны, которые мы все так любили. Ты не носишь накладок, и придворный парикмахер не снял своими прическами золотого блеска с твоих волос… Да, ты довольно благополучно вышла из этого Вавилона.
Клодина улыбнулась и села к рабочему столу Беаты. На нем лежало тонкое белье для починки и «Экгард» Шеффрля в простом переплете. Беата стала готовить стол для кофе и, взглянув на книгу, произнесла как бы в свое оправдание:
— Видишь ли, дорогая моя, человек, который, как я, постоянно воюет сам, всего более дорожит редкими часами сладостного отдыха. Для таких часов я постепенно собираю лучшие произведения новейшей литературы.
При этом она положила книгу и белье в рабочую корзинку, постелила на стол скатерть, потом принесла старинную сахарницу из лакированной стали с крепким замком, отперла ее и сделала сердитое лицо.
— Ну вот, извольте видеть! Конечно, это не удивительно при таком переполохе. Сахар для хозяйства попал сюда! Такого со мной еще не случалось. Но Лотарь преподнес мне сюрприз. В ответ на мое письмо о покупке серебра он написал, что возвращается. Я думала — не раньше июля, и потому не торопилась с приготовлениями к его приезду, и вдруг третьего дня он является с багажом, как раз во время нашей большой стирки. Это было ужасно! Мне понадобилось все мое присутствие духа, потому что мадемуазель совершенно потеряла голову и делала глупость за глупостью.
Беата зажгла спирт под только что принесенным кофейником и нарезала пирог. Клодина подумала о том, как шла роль хозяйки к ее высокой фигуре в темном платье с белым фартуком, белым воротничком и манжетами. Здесь ее движения были сильны и уверены, в отличие от неловких, связанных движений и поведения, из-за которого ее недавно в Герольдгофе Альтенштейнов назвали варварской женщиной.
