С удовольствием берут туда тружеников пера, пострадавших от российских властей. Например, зарубежные благотворители буквально соревновались за честь принять у себя одну нашу юную поэтессу, посаженную за распространение наркотиков. Выйдя из тюряги, она тут же рванула в аэропорт к ближайшему рейсу, свой первый косяк на воле забила в самолете, благо лететь до Хельсинки сорок минут, а раскурила уже в Финляндии, где ее у трапа встречали с букетами как выдающегося борца с режимом.
Но вернемся к нашим баранам — Присядкиным. Все трое с бокалами шампанского в руках скучковались вокруг атташе по культуре.
— Ну и как, погода была хорошая, когда вы были на Бодензее? — поинтересовался атташе.
— Вальтер, лучше некуда. И погода, и все остальное. Так не хотелось ехать сюда, в эту грязь и сырость. Ты знаешь, Вальтер, я за неделю до возвращения начала впихивать в Машку побольше овощей и фруктов. Все-таки витамины. Готовила ее к нашей беспросветной жизни.
— Да, я ела там столько вкусных фруктов, — подтвердила Маша детским наивным голоском.
«Странно, — подумал Вальтер, — в Москве, по-моему, фруктов и овощей
сейчас ровно столько же, сколько и в Германии, ничуть не меньше, и при этом они намного дешевле, и совершенно точно в них больше витаминов». Но ему было приятно, что его страну выгодно противопоставили России.
— Какая же ты, Маша, стала красавица, — деланно восхитился атташе.
Вообще-то Маша была далеко не красавица. Не в кого. Но без комплимента было не обойтись.
— Она у нас такая умница, — откликнулась Валентина. — Почти немка стала.
Весь год ходила сюда в институт Гете, учила немецкий, как зверь. Да и лето на Бодензее не прошло даром. Она там у нас была переводчицей практически. И еще: Маша очень интересуется немецкой литературой. Как современной, так и классической. Такой германофил, мы просто удивлены с Игнатием.
- Да, — веско сказал Игнатий, просто чтобы что-то сказать, раз уж упомянули его имя.
— О, это хорошо. Очень хорошо, — похвалил культурный атташе.
— И ты знаешь, — продолжала Валентина, понизив голос. — У нас тут так небезопасно. Там я могла не волноваться за Машку, когда она выходила из дому и, например, шла в поселок в магазин. А здесь я каждую минуту ожидаю, что на нее нападут, изнасилуют, ограбят. И Игнатий за нее так волнуется. Его сердце в конце концов не выдержит такого напряжения. И потом ты знаешь, он же правозащитник, многим стоит поперек горла, каждую минуту ожидает мести, выстрела из-за угла. Если не выстрел, то нож. Если не нож, то граната, летящая в машину. Вальтер, здесь так страшно жить. Валентина почти плакала.
— Успокойся, Валя, успокойся, по крайней мере сейчас, в нашем посольстве, вы можете не волноваться ни за Игнатия, ни за Машу.
— Я надеюсь, что не только в посольстве мы можем рассчитывать на вашу защиту и понимание, — вкрадчиво сказала Валентина.
— Можешь не сомневаться. У тебя есть моя визитная карточка, звони, если будут проблемы, хоть ночью. К тому же ты знаешь, как посол к вам относится. Для вас всегда наша поддержка и зеленая улица во всем.
— А кстати, послезавтра мы всей семьей летим в Кельн, — наконец, хоть что-то выдавил из себя сам Присядкин.
— Да? Как интересно. И что там будет? — вежливо поинтересовался Вальтер.
— Немецкое отделение «Хельсинки Уотч» проводит конференцию по правам человека.
— Ну, права человека не по моей части, — деланно замахал руками Вальтер.
— Я же по делам культуры.
— Да мы знаем, знаем, — поспешила заметить Валентина. — А кстати, Вальтер, ты не видел Сибелиуса? Мы хотели с ним обсудить один тонкий вопрос.
— Нет, не видел. А что за вопрос. Надеюсь, не секрет?
— Да понимаешь, Вальтер, не знаю, как и сказать, — Валентина притворно замялась. — Просто мы хотели бы попросить его… посодействовать… чтоб нам с Машкой оплатили билеты и гостиницу. Потому что организаторы догадались оплатить все это только Игнатию…
— Да. Я думаю, кроме Сибелиуса, никто не сможет вам помочь. Но я его не видел. Честно. У вас есть его телефон? Хотя постойте, я сейчас узнаю у Марии, здесь ли он сегодня.
И Вальтер побежал куда-то в другой конец зала.
