— Выходит, пьесы Уильяма Шекспира не принадлежат перу Уильяма Шекспира? — после долгой паузы вновь заговорила Джейн, и в ее голосе проскользнула нотка сожаления. — Эти пьесы, такие чарующие, столь прекрасные, на самом деле творения трусливых аристократов, которым страшно во всеуслышание заявить о своем интересе к миру искусства и литературы, вот они и пытаются скрыться под чужой личиной… Что ж, спасибо вам, мастер Уильям Шекспир. Раньше я считала, что в мире театра процветают волшебство таланта, истинное искусство, красота. Теперь же я вынуждена убедиться в том, что он ничем не отличается от грубой действительности и лишь слегка приукрашен румянами и яркими одеждами. Спасибо вам за то, что просветили меня. Теперь я знаю, что это никакое не искусство. В нем нет ни очарования, ни волшебства. Театр — это исключительно личные амбиции актеров. Как же глубоко я заблуждалась!
С этими словами Джейн встала и вышла из комнаты в гостиную.
В глазах Шекспира сверкнули слезы. Одна слезинка упала с ресниц и скатилась по щеке. «Что же это? — спросил сам себя Грэшем. — Неужели вновь актерская игра?» Так или иначе, но еще один безжалостный вопрос ему предстоит задать.
— Сколько пьес, скрываясь за вашим именем, написали сэр Фрэнсис Бэкон и епископ Ланселот Эндрюс?
Правильный вопрос, похвалил себя Грэшем. Эндрюс имел в виду не любовные письма, когда призывал уничтожить бумаги. Он имел в виду пьесы! Бэкон слишком умен и осмотрителен, чтобы открыто выражать в письме свои чувства к любовнику. Что касается Эндрюса, то, по мнению сэра Генри, он скорее сожжет в пламени свечи на алтаре свое мужское достоинство, нежели поддастся искушению плоти. Однако и тот, и другой вполне могли быть обуреваемы жаждой творчества. Оба наделены острым умом и глубокими познаниями, а также желанием попробовать свои силы в новом виде искусства — вопреки тому, что общественное положение не позволяет им открыто заниматься столь презренным ремеслом.
Грэшему еще ни разу не доводилось видеть, как человек словно сжимается в размерах. Шекспир увял прямо на глазах.
— И много вам об этом известно?
Сэру Генри ничто не мешало нанести последний удар, однако он решил проявить милосердие. Была ли причиной тому симпатия к Эндрюсу? Ведь что ни говори, а старый епископ сумел затронуть его душу. Или же сэра Генри растрогали слова жены о том, что она утратила веру в магию театра? А может, просто сказалась усталость от мира, скроенного из обмана, недомолвок и фальши?
— Гораздо меньше, чем вы можете себе представить, — не стал кривить душой Грэшем. — И все же я готов спорить, что Бэкон и Эндрюс также занимались сочинением пьес, авторство которых приписывается вам, мастер Шекспир. Бэкон спал и видел себя генеральным прокурором. Заветная мечта Эндрюса — кафедра архиепископа Кентерберийского. Разоблачение их порочной склонности к сочинительству неизбежно разрушит эти мечты. Тем не менее, обоих можно назвать блистательными авторами. Будь им дана возможность раскрыть свои таланты, оба громко заявили бы о себе на поприще драматургии. Мне же они почему-то представляются жертвенными агнцами, приготовленными на заклание…
— Я… — Грэшему показалось, что Шекспир слегка переменился в лице. Затаив дыхание, он ждал, что его собеседник вот-вот скажет правду.
Увы, с улицы неожиданно донеслись громкий цокот копыт и чьи-то уверенные голоса. В следующее мгновение в комнату вернулась Джейн. Следом за ней ввалились королевские солдаты. Оказать им сопротивление слуги Грэшема не рискнули. Возглавлял непрошеных гостей сэр Уильям Уэйд, хмурый смотритель Тауэра.
Сэр Генри, выполняя волю его величества короля, я должен доставить вас к нему!
— В Уайтхолл? — осторожно осведомился Грэшем.
— Нет, — честно ответил Уэйд. — В Тауэр.
Выходя из комнаты, сэр Генри ожидал увидеть на лице Шекспира выражение торжества, однако узрел лишь глубокую печаль. Похоже, что и сэр Генри, и Уильям Шекспир заглянули в одну и ту же бездну и скорое будущее показалось обоим отнюдь не радостным.
