С самого детства она обладала богатым воображением, высокой креативностью и развитым умом, не желала жить, как соседи, и отказывалась играть со скучными дорогими игрушками.
Я предпочитала разыгрывать ситуации, связанные с невзгодами и лишениями, например, играть в военных беженцев или в Анну Франк. Воскресными вечерами я просила холодной консервированной фасоли. Мне всегда казалось, что существовал некий тайный сговор с целью прятать от меня мою настоящую личность. Я верила, что мой настоящий отец был императором, позволившим мне войти в эту жизнь в качестве испытания. Он наблюдал, с каким достоинством я принимала наказание от этих батраков. Они были его слугами. Иногда он сливался с Богом. Я на самом деле полагала, что из-за каждого зеркала что-то наблюдало за мной. Миры за мирами. Вещи являются не тем, чем они кажутся.
Я очень старалась быть хорошей, но энергия переполняла меня, я была настолько любознательна и так полна идеями, что производила впечатление бунтарки. Учительница в школе привязывала меня к парте. Я писала пьесы для детей, живущих по соседству, и моя сестра всегда играла в них, пока ей не исполнилось восемь. Затем она восстала против меня. Ее никогда не лупили. Меня же били так часто, что моя мать думала, что она убьет меня. «Ешь то, что я приготовила для тебя», — говорила она. «Нет», — отвечала я. Она заняла по отношению ко мне жесткую позицию; она говорила, что я должна узнать правду жизни. Она утверждала, что у меня такой вспыльчивый характер, что только члены моей семьи могут любить меня.
До семнадцати лет у Анны был нормальный вес, не было проблем с пищевым поведением, не было проблем с менструациями. Она ненавидела своего отчима. Она была одной из лучших в своем классе, но начала осознавать, что является социально незрелой по сравнению со своими сверстниками.
До моего шестнадцатилетия мир казался мне полным бесконечных возможностей. Потом я утратила силу воли. В семнадцать я чувствовала себя обреченной. Я стала испытывать тревогу по поводу взросления. Я хотела, чтобы все шло хорошо, поэтому я старалась быть покладистой, но у меня всегда были проблемы с представителями власти. Я старалась говорить правду, как я ее видела, но мои благие намерения всегда терпели крах. Я не могла сказать то, что нужно; меня либо не слышали, либо не верили мне.
Кульминация наступила, когда я была редактором школьной газеты. У меня возникла, как я думала, великолепная идея для редакционной статьи. Директор школы вызвал меня к себе в кабинет, раскритиковал мою статью и сказал мне, чтобы я «взрослела». Он сказал, что нет причин злиться и не стоит следовать привычке по любому поводу вступать в борьбу. Я чувствовала себя отвратительно. Я решила попробовать проявить добродетель самодисциплины. Я перестала есть. Я злилась на всех, в особенности на себя, потому чти совершенно не понимала, что происходит. Секс был свободным, наркотики доступными, но я не могла выносить ни то, ни другое, и не беспокоилась о приобретении социальных навыков. Отказ от еды казался хорошим способом вернуться к себе, потому что я не могла справиться с собой. Я не могла стать взрослой и войти в этот мир.
Никто не понимал. Я не могла заставить врача слышать. Волосы на моей голове выпадали, но другие волосы по вырастали по всему моему телу. У меня прекратились месячные. Очень быстро мой вес упал до 90 фунтов [106]. Прямо перед тем, как я попала в больницу, у меня возникло странное предчувствие. Оно преследовало меня и во сне, и наяву. Я лежала в высокой белой постели в белой комнате. Шторы были опущены, атмосфера погребальная. Я была маленькой, а кровать — большой. Если бы я могла, то я бы сжалась, ушла бы в никуда. Я не желала смерти сознательно. Я допускала в свое сознание мысли о том, куда это в конечном итоге ведет. Я нуждалась в отдыхе, более полном, чем сон, я не хотела ощущать вообще ничего. Пока я голодала, все стало слишком резким, и я мечтала сбежать прочь. Смерть казалась единственным способом победить эту систему.
Затем я разозлилась и высказала все, что я чувствовала по отношению к своему отчиму. Тогда я сказала, что я не злюсь на мою мать, и это не ее вина. Я злюсь на нее сейчас, но я не могу выразить это. Я всегда вижу причину, и поэтому и не могу злиться; эмоции кипят во мне. Я не знаю, как выразить злость по-взрослому.
