Я проснулась от ощущения чужого присутствия. Глаза открывать не спешила — прислушивалась, искренне надеясь, что это обман, игра воображения. За последние дни пережила слишком много ужасов, и нет ничего удивительно в том, что нервы сдали.
Ладони непроизвольно сжались и вспотели. По спине зазмеился страх. Сердце колотилось всё быстрей и быстрей, душа дрожала, а в спальне по-прежнему царила тишина. Но я чувствовала, что кто-то стоит рядом с кроватью и вглядывается в моё лицо.
О, Богиня!
Подтянув колени к подбородку, крепко вцепилась в одеяло и снова замерла.
Который сейчас час? Полночь точно миновала, а до рассвета, видимо, ещё далеко. Мама… Кто мог пробраться в мою спальню? Кто?
Может это один из тех, чьи фотографические портреты на последней полосе газеты печатают, с предупреждением и цифрой вознаграждения? Или беглый узник лечебницы для душевнобольных — слышала, что некоторые из них особое удовольствие от созерцания спящих испытывают. Или… или ещё хуже.
О, Богиня! Что делать?
Богиня молчала, зато ночной визитёр заговорил.
— Я знаю, что ты не спишь, Соули… — прошептал голос. Неприятный, холодный. — Я чувствую твой страх.
Я заорала.
Я орала и не могла остановиться. Даже когда в спальню ворвались двое плечистых слуг с топорами и переносными, очень яркими светильниками. Даже когда мамочка примчалась и сёстры. Даже когда стало ясно, что в спальне только свои и меня никто не тронет и не обидит… я орала. Орала, орала и снова орала. И лишь когда крик перешел в хрип, затихла.
— Соули, что случилось? — выдохнула бледная, как выбеленное полотно, мама.
Я зажмурилась на мгновенье и снова уставилась на толпу защитников.
Правда была готова сорваться с языка, но… но очнувшийся разум заставил этот самый язык прикусить.
О, Богиня! Что делать?!
Мамулечка, облачённая в полупрозрачную ночную рубашку, в которой приличным замужним женщинам появляться на людях точно нельзя, приблизилась и осторожно села на край постели.
— Соули, дорогая, почему ты кричала? — спросила тихо, но настойчиво.
Я закусила губу. Всё ещё не могла решить — признаться или соврать.
— Дочь? — тихо позвала госпожа Далира. — Дочь, ты меня слышишь?
— Мне… — я выдохнула, потом вдохнула, потом снова выдохнула. — Мне кошмар приснился.
В глазах мамулечки читалась невероятная тревога, тем не менее она нахмурилась.
— Кошмар? И ты поэтому так кричала? — слово "так" госпожа Далира подчеркнула.
Я кивнула, а толпа, наводнившая спальню, выдохнула и зароптала.
Да, понимаю, что все перепугались, но если бы знали как перепугалась я… Впрочем, они уже знают.
— Очень страшный кошмар, — я шептала. — Самый страшный.
— О чём?
Помотала головой. Не могу. Не сейчас.
— Я к близняшкам спать пойду, ладно? Я одна боюсь.
К счастью, возиться со мной прямо сейчас желания ни у кого не было. Домашние предпочли молчаливо удивиться столь странному решению и разойтись. И даже мама рукой махнула, мол — ребёнок жив-здоров, а остальное мелочи.
А вот Мила с Линой запах беды учуяли, но вопросы задавать не спешили. Только когда оказалась в их спальне и бесцеремонно перекинула подушку Лины на постель Милы, дружно прошептали:
— Что?!
О, Богиня!
Оделяло, принадлежащее Лине, тоже на Милыну кровать переложила — близняшки до тринадцати лет в одной постели спали, да и теперь частенько засыпают в обнимку — так шушукаться и каверзы придумывать удобнее. Так что вынужденное переселение никого не стеснит.
— Это не кошмар был, — пробормотала я, застилая узурпированную кровать собственным одеялом. — Это наяву.
— Что наяву? — продолжали недоумевать сёстры.
— Всё! — просипела и села, уставившись на облачённых в ночные сорочки близняшек. Девочки таращили глаза, а у меня комок в горле стоял, и сердце колотилось жутко. Наконец, я призналась: — Ко мне призрак тётушки Тьяны заявился.
