— Преступник Чижов пойман, — докладывал он, довольно потирая чистую, без морщинок щеку. — Как видите, я свое слово сдержал. Золото изъято… У Чижова с раненым были неприязненные отношения: он давно угрожал Школьникову расправой. Пистолет преступник выбросил в Кубань. Мы попросим саперов и водолазов помочь нам найти его. Хотя, собственно, он и не нужен. Улик достаточно. Чижова сейчас отправляю в отдел милиции с участковым… Нет, ничего. Он один доставит. Силой нашего участкового бог не обидел… вот только… хотя я вам доложу позднее. Кстати, он высказал свое, так сказать, особое мнение — не уверен, что Чижов стрелял в Школьникова… Да, нет доказательств… Философия одна. Но для нас важны факты. — Бойко замолчал. Лицо приятно розовело, его хвалили.
— Давай, капитан, вези преступника в районный отдел милиции, — закончив разговор, приказал Бойко. — И смотри в оба, чтобы не дал стрекача.
— Есть, — откозырял участковый.
В машине, как и на допросе, Митька плакал и твердил:
— Ну, зачем мне стрелять в него, дядя Боря? Ну зачем? Сами подумайте. Ругался я с Василием Ивановичем — правда. Только что из того? Разве бы я поднял руку на такого человека? Да никогда… А золото это, провались оно сквозь землю. Я же не украл. Мне Егор Егорович добровольно отдал… Вы спрашиваете, почему я убежал из станицы? Думал, если Егор Егорович расскажет, у меня все отберут. А я хотел погулять, не работать, — честно говорю. А пистолет — он ржавый и без патронов. Выбросил я его из страха, что могут поймать с оружием… Я ведь знаю, носить пистолеты нельзя.
Уже третью ночь проводил дядя Боря в пустующем кабинете Школьникова. Никто, кроме Егора Егоровича и Ананьевны, не знал об этом.
Участковый сидел в темноте. Время тянулось медленно. Изредка, тщательно пряча огонь под полой, он раскуривал свою, солидных размеров, теплую трубку, на миг освещал циферблат часов. Стрелки будто замерли на месте.
Протяжно и сонно пропели первые петухи. Почти сразу же за окном — осторожные шаги. Дядя Боря торопливо влез в стоящий около печки гардероб.
За окном было светлее, чем в комнате, и участковый в щель увидел в оконном проеме голову мужчины. Тот немного помедлил и потянул на себя половинки створки. Не закрытые, они легко поддались. Мужчина решительно перевалился через подоконник в комнату. В руках темнели какие-то предметы. Уже потом участковый понял: топор и ломик. Неизвестный посветил фонариком. Быстрый голубоватый луч пробежал по комнате и погас. Мужчина подошел к гардеробу. Участковый затаил дыхание. Незнакомец попытался открыть дверцу гардероба. Дядя Боря, вцепившись до боли в пальцах в выступающие планки, удержал их. Тогда мужчина, кряхтя, начал отодвигать гардероб в сторону. Ему это удалось. Теперь дядя Боря не мог наблюдать и лишь по треску догадался, что неизвестный выламывает доски в полу. Капитан немного помедлил, потом рывком распахнул дверцы и появился перед стоявшим на коленях незнакомцем. Тот сделал стремительный рывок, но дядя Боря сбил его с ног и придавил к полу. Мужчина сопротивлялся отчаянно: извивался, дрыгал ногами, кусался. Дядя Боря все же завернул ему руки за спину и туго связал ремнем. Как только участковый включил свет, незнакомец вскочил и бросился к открытому окну. Дядя Боря легко удержал его, усадил на стул.
Ночному гостю было около пятидесяти. Покатые плечи распирал модный серый пиджак, упрямство чувствовалось в наклоненной лысой голове. Участковый приблизился к незнакомцу сзади. Сразу бросилось в глаза крупное ярко-фиолетовое родимое пятно за левым ухом мужчины.
Работнику милиции вспомнилось: война. Партизанский отряд. Выдавший себя за рядового Советской Армии Онищенко. Тогда в костре горела гармошка, которую бросили в огонь партизаны, торопливо покидающие из-за предательства Онищенко свою базу. Гармошка вытянулась в пламени, будто в агонии, и звук был протяжным, жалобным…
— Ну вот, Онищенко, мы и встретились снова, — нарушил молчание дядя Боря. — Теперь, надеюсь, последний раз. Знаю, прибыл ты за награбленным: за коронками, колечками, часиками, ради которых лишил жизни сотни людей.