Рассеянно водя прутиком по песку, Юрьев вычерчивал причудливые вензеля, стирал их, начинал заново, а сам поглядывал на яхту, стоящую на якоре в паре километров от берега. Кому она принадлежит? Почему никуда не плывет, день за днем привлекая внимание Юрьева? Довольно странное времяпровождение для владельца и его пассажиров. Судя по размерам и очертаниям яхты, она стоит денег немалых. Хм, у богатых свои причуды, но на то они и богатые, чтобы даже в причудах оставаться рациональными.
Воткнув прутик в песок, Юрьев встал и пошел в воду.
Сложение у него было скорее полуспортивное, чем спортивное. Возможно, в молодости он занимался гимнастикой или плаванием, но никак не борьбой, не боксом и не тяжелой атлетикой. Если не считать курчавых зарослей на груди, то волосяной покров на теле был редкий, и не бугрились на нем мускулы, без которых немыслим настоящий герой. Тем не менее женщины засматривались на Юрьева, когда в поле зрения не оказывалось объектов поплечистей, помоложе и понахрапистей.
Почему? Кто их разберет, женщин? Кто отгадает, чем может привлекать их мужчина средних лет, с невыразительным лицом и глазами неопределенного цвета. Может быть, он двигался как-то по-особенному. Может быть, в его взгляде присутствовало что-то притягательное. А может, дамам нравилась прическа Юрьева: тщательно зачесанные наверх и назад волосы, как у киноактеров прошлого века, когда мужчины ходили в отутюженных брюках, гладко брились, аккуратно стриглись и стеснялись хлебать пиво на ходу.
Странные нравы, наивная публика. Что ж, у каждой эры свои химеры, и хорошо, если они не страшны, а забавны.
Плавая, Юрьев всегда держал глаза открытыми, а выходя на берег, любил поваляться с зажмуренными глазами. Это позволяло ему не видеть окружающих, в особенности вездесущих пышных матрон, взявших моду загорать топлес. Смотреть на них было не слишком приятно. Не только из-за их рыхлых форм и обилия складок. Стоило случайно повернуться в сторону такой перезрелой красотки, как она спешила принять картинную позу, а ее супруг начинал подозрительно коситься на Юрьева. Мужья не любят одиноких бездельников, ошивающихся поблизости. Вместо того чтобы обрядить жен в нормальные купальники, они нервничают, ревнуют и отравляют себя ядом желчи.
Дабы не будоражить общественность понапрасну, Юрьев завел привычку являться на пляж с первыми лучами солнца, пока гости Албены видели десятые, самые сладкие утренние сны. Приходя к морю задолго до завтрака, он успевал как следует размяться и обзавестись поистине зверским аппетитом.
Чем-то это напоминало молодость, когда Юрьев был физически силен, морально устойчив и готов к любым подвигам во славу отечества. Если бы ему приказали свернуть горы, он взялся бы за эту задачу без колебаний. С годами сил поубавилось, пыл уменьшился, будущее перестало видеться в радужном ореоле, а вера в идеалы сменилась сарказмом. Иногда он чувствовал себя постаревшим мушкетером, только без верных боевых товарищей. Двадцать лет спустя – это совсем не то, что двадцать лет назад. Когда Юрьев уяснил для себя, насколько подла и продажна любая политическая система, он утратил смысл жизни, ощутил себя преданным, брошенным, никому не нужным.
Года три назад он даже написал прошение об отставке, но, проходив всю ночь из угла в угол своей квартиры, порвал рапорт, привел себя в порядок и как ни в чем не бывало отправился на службу. Без нее Юрьеву и жить становилось незачем. Ему постоянно требовалась труднодостижимая цель, риск, испытания, опасности. Существование на грани позволяло чувствовать себя востребованным и не испытывать угрызений совести за бездельничанье на пляже.
Ему нравилось купаться и загорать в одиночестве. Уборщики еще копошились где-нибудь в отдалении, спасатели и аттракционщики только-только заволакивали в воду свои катера и скутеры, а Юрьев уже покидал пляж, получив прекрасный заряд бодрости.
Так должно было произойти и сегодня. Заплыв далеко в море, он нырнул поглубже и устремился навстречу солнцу. Извиваясь над песчаным дном, Юрьев напоминал себе летающего персонажа какой-то фантастической повести. Прозрачная, как воздух, вода усиливала иллюзию полета. Ощущение было сказочное, словно в детском сне, когда без всякого усилия отрываешься от земли и паришь над ней, то взмывая вверх, то снижаясь, чтобы рассмотреть какие-то детали.
