Стоявшая в задумчивости у борта пассажирка могла обернуться, задать вопрос, затеять разговор, и Степан Ильич был доволен, что ему удалось пройти незамеченным.
Наталью Сергеевну он нашел не сразу: они, оказывается, не стали подниматься наверх, на общую палубу, а спустились ниже.
Профессор увлеченно говорил и, точно убеждая верить ему и не сомневаться, прикладывал руки к груди. «Златоуст!» — подумал Степан Ильич. Он ревниво пытался угадать, о чем так горячо может разглагольствовать мужчина перед женщиной. Со вчерашнего дня профессор делал неуклюжие попытки уединиться с Натальей Сергеевной, увести ее от компании.
Приближавшегося подполковника первой заметила Наталья Сергеевна. Она сразу перестала слушать своего собеседника и обернулась к Степану Ильичу с просветленным лицом: «Ну, выиграли?» Степану Ильичу показалось, что в ее глазах мелькнуло выражение вины.
— А мы, представьте, — стал торопливо объяснять профессор подошедшему, — сделали открытие. Оказывается, с Натальей Сергеевной мы заочно знакомы уже давным-давно. Да-авным-давно!.. Нет, вы подумайте: едем-едем и только в последний вечер узнаем…
Он старался показать, что изумлению его нет предела, однако Степан Ильич ему не верил: слишком уж он заспешил со своими объяснениями, слишком убедительно заглядывал в глаза.
Но тут и Наталья Сергеевна, словно желая рассеять подозрения подполковника, сказала, что профессор, как это выяснилось только что, преподает в том самом институте, где учатся ее дочь с мужем, и даже отлично знает их обоих.
— Я теперь тоже вспомнила, — говорила она Степану Ильичу. — Наш Никита постоянно поминает какого-то профессора. «Профессо́ре», как он зовет. А это вот, оказывается, кто!
— Как же я сразу не догадался! — с веселым отчаянием бил себя в лоб Владислав Семенович. — Ваша Машенька вылитая вы! Вылитая! Где были мои глаза?
Степан Ильич, слушая и наблюдая, почесал пальцем щеку: «Черт, кажется, и в самом деле…» И его тяжелое настроение пошло на убыль.
А профессор, теперь уже снова обращаясь к одной Наталье Сергеевне, рассказывал, что молодые супруги бывают у него дома, берут книги. Оба они интересуются серьезной литературой, театром.
— Но только вот этот ваш зятек… — профессор театрально возвел глаза. — Мы с ним в последний раз крупно поговорили и поссорились.
— А что такое? — удивилась Наталья Сергеевна.
Профессор помялся.
— Ох уж эти молодые дарования! Вы не обращали внимания, куда он девает мои книги?
Лицо Натальи Сергеевны залилось краской.
— Вы хотите сказать…
— Да уж чего там говорить! Представляете, взял у меня довольно редкую книгу и не вернул. Под честное слово выпросил!
— Но, может быть, потерял? — беспомощно защищалась Наталья Сергеевна, посматривая на подполковника.
— Он-то уверяет, что да. Но я сильно подозреваю, что он ее попросту… м-м… реализовал.
— То есть?
— Ну… продал.
— Уж вы скажете! — запротестовала Наталья Сергеевна. Ей было неловко за зятя.
Их разговор перебили приближающиеся громкие голоса. Степан Ильич резко повернул голову. Сомнений не было — это «забойщики» оставили свое домино и всей компанией отправились размяться перед ужином. Ну, так и есть: ковыляют на ножках, обтянутых дешевенькими спортивными брюками; пузыри на коленях усиливают впечатление старческой косолапости.
— …Какие амуры, какие женщины? — разглагольствовал один под хриплый смех остальных. — Доволен, если утром сработает желудок.
Наталья Сергеевна передернула плечами:
— Идемте отсюда!
Обе компании сошлись и разминулись в неприязненном молчании. Старики прошли, покачивая животами, у кого-то свистели прокуренные бронхи. Степан Ильич, выпрямленный, неприступный, всей командирской статью пресекал любое проявление игривости во взгляде, даже вздохе. «Брр!..» — говорил его надменный подбородок.
Некоторое время никто из них троих не произнес ни слова.
Глаза всех смягчились при виде Василия Павловича Барашкова, стоявшего у борта в своих домашних тапочках. Или уже сжились настолько во время путешествия, или действительно опрятный пенсионер Барашков не мог идти ни в какое сравнение с вызывающей распущенностью старых циников, но на него было приятно поглядеть. Вся его фигура источала такой покой, такое непоколебимое право стоять и наслаждаться вечером, прохладой, меркнущей рекой, что его не задевали даже сердитые матросы. У Степана Ильича шевельнулось сожаление, что он, увлеченный новыми знакомствами в поездке, не всегда справедлив к своему старому товарищу. А ведь это Василий Павлович вытащил его в поездку, уговорил, сломил сопротивление.
