Получив серьёзный моральный удар, мать не бросила свиную голову на землю, как актёры в некоторых фильмах, а крепко держала её в руке, как бегущий в панике солдат, не желавший выпускать из рук оружия. Ей было тяжело, но она неслась вперёд, таща левой рукой меня, своего сына, а правой прижимая к себе свиную голову, купленную, чтобы совершить небывалый прорыв и наладить с отцом прежние отношения. По её измождённому лицу катились сверкающие капли то ли пота, то ли слёз. Она тяжело дышала, губы беспрестанно шевелились, изо рта без конца неслись ругательства. Она всё ещё ругается, мудрейший, как ты считаешь, следует ли послать её в ад для сквернословов, чтобы там ей язык вырвали?
Нас обогнал мужчина на мотоцикле. Сзади на поперечине у него висело множество больших белых гусей, их шеи беспорядочно изгибались и покачивались, как змеи. Из клювов мутными дождевыми каплями стекала вода, ну что твой бык на ходу мочится. На твёрдой сероватой поверхности дороги оставались бесконечные влажные полоски. Гуси гоготали от боли, в маленьких чёрных глазках посверкивала безнадёжность. Я знал, что животы у них полны грязной воды, ею было насыщено всё, что покидало нашу деревню мясников — мёртвое или живое. Вода была в коровах, овцах, свиньях, бывало, даже в куриных яйцах. У нас ещё загадка была: что в деревне мясников не наполнишь водой? Два года гадали, и никто не мог ответить, только я сразу догадался. А ты, мудрейший, можешь дать ответ? Ха-ха, и у тебя не получается, а у меня получилось сразу. Тому, кто придумал эту загадку, я сказал: «Это вода, у нас в деревне мясников, только воду нельзя наполнить водой».
Мотоциклист обернулся и посмотрел на нас. Чего на нас любоваться, так тебя и так? Я хоть мать не жалую, но ещё больше терпеть не могу этих зевак. Мать давно говорит: «Тех, кто смеётся над сиротами и вдовами, покарают небеса». И действительно: в тот самый момент, когда он обернулся посмотреть на нас, его мотоцикл столкнулся с тополем у дороги. От удара мотоциклист вылетел из седла, наступил пятками на поперечину с гусями, шеи которых беспорядочно обвились вокруг его ног, а потом свалился в придорожную канаву. Одетый в сверкающее, как доспехи, пальто из свиной кожи, на голове — модная в то время шапка-носок из толстой шерсти, большие чёрные очки на носу. Так одеваются в кино убийцы-мафиози. Ходили слухи, что на этом участке дороги попадаются грабители, и мать для храбрости тоже наряжалась примерно так же, она ещё курить научилась, но, конечно, на хорошие сигареты не тратилась. Увидев мою мать в чёрной кожанке, вязаной шапке-носке, в чёрных очках и с сигаретой в зубах, восседающую на мотоблоке, ты, мудрейший, даже не принял бы её за женщину. Мотоциклист промелькнул мимо так быстро, что я не разглядел его; я не понял, кто это, и когда он обернулся, чтобы посмотреть на нас; его лицо стало ясно видно, лишь когда он шлёпнулся навзничь в канаву с тонким слоем воды и когда с него по инерции слетели шапка и тёмные очки. Это был бригадир кухонной команды и по совместительству заготовитель продуктов для городской управы, он часто приезжал к нам в деревню. В течение многих лет он закупал у нас продукты для городских чиновников и партфункционеров, всё, что относилось к жирам и белкам. В политическом отношении это был человек абсолютно надёжный, в противном случае никто не поручился бы за безопасность и жизнь городских руководителей. Этот человек по фамилии Хань, мастер Хань, был собутыльником отца, и отец разрешал называть его «дядюшка Хань».
Когда отец отправлялся в город пить вино и есть мясо с дядюшкой Ханем, он всегда брал меня с собой. Однажды он не взял меня, так я пробежал десять с лишним ли и нашёл их в том же ресторанчике под названием «Благоухание». Они, похоже, что-то обсуждали, лица их были серьёзные. Кастрюля с собачьим мясом на столе между ними дышала паром и источала призывный аромат. Увидев их, я заревел. Не то чтобы от аромата собачьего мяса. Мне казалось, что отец поступает непорядочно, я так непоколебимо ему предан, решительно выступаю на его стороне в войне с матерью, а также храню секреты его близких отношений с тётей Дикой Мулихой, а он — нате вам! — сбегает в одиночку есть собачье мясо и даже не берёт меня с собой, разве не обидно? Завидев меня, отец остался равнодушным:
