— Ну, как, сойдет?
Его рисунок идеально схватил именно то, что я и хотела выразить.
— Понадобится как минимум два сеанса. Сегодня начнем с контура, а потом запишешься на отделку и ретуширование.
Я сняла кофту и легла на обитый войлоком стол животом вниз, уткнувшись лицом в пахнущую лавандой подушку. Роланд выбрил на спине нужное место, повыше лопаток, смазал вазелином. Зашуршала бумага, это он расправлял у меня на спине рисунок, и я надеялась, что единственным моим ощущением будет что-то вроде поглаживания по спине. Я никак не могла привыкнуть к боли, хотя сделала уже десять наколок. Возможно, это будет последняя. Не могла себе представить, чего еще желать или где поместить очередную.
— Начинаем.
Я закрыла глаза и прижалась лицом к рукам, от которых вдруг пахнуло острым запахом внезапно выступившего пота. Сидя рядом со мной, Роланд уже окунал иголку в крохотный пузырек с черной тушью. Я слышала, как загудела татуировочная машинка, и стала ждать, когда она зажужжит, когда я почувствую первый обжигающий укол. И стала следить за дыханием, чтобы не вздрогнуть.
Роланд обычно работал молча, чтобы сосредоточиться, но мне больше нравилось, когда он разговаривал. Это отвлекало от боли, и я была рада, когда он заговорил:
— А знаешь, я хочу сказать тебе кое-что.
Делая вдох через нос, а выдох через рот, я ждала продолжения, пока боль не дошла до той точки, когда можно представить себе, что она превращается в легкое жжение и рассеивается.
Прибор выключился, он снова окунул иголку в тушь и вытер мне спину тряпкой.
— Я закрываю ателье. Переезжаю в Веллингтон.
Он продолжил работу, но я совсем забыла о правильном дыхании и вздрогнула, когда иголка вонзилась мне в спину.
— С чего это вдруг? — спросила я.
— Да с бизнесом здесь не очень-то. Место уже не то. Разве сама не заметила? Люди женятся, заводят детишек. Кафешки открываются, как грибы. Или как герпес, ты так не считаешь? Теперь тут не встретишь неудачников и двинутых.
— А что будет с этим домом?
— Извини, родная…
Он снова остановился и потрепал меня по плечу.
— …но тебе, вероятно, придется съехать.
Я молча кивнула, спрятав лицо в руки. Потом глубоко вздохнула.
— Что-нибудь не так? — спросил он.
— Все будет отлично, — ответила я.
Я думала про мою квартирку наверху, битком набитую бабочками-поденками. Нет худа без добра: сделаю отбор и повыбрасываю все лишнее. Упаковывать все и переезжать с такой прорвой немыслимо. А то, что Роланд сказал про порт, это правда. Плата за жилье страшно подскочила. Мне повезет, если я найду за старую цену комнату в доме, где живет полно народу.
— Все будет отлично, — повторила я.
Когда он закончил, я встала, и у меня закружилась голова. Роланд поддержал меня за руку и подвел к зеркалу, которое занимало всю стену. Вокруг висели фотографии его работ — покрасневшие и распухшие участки кожи со свежей наколкой, маслянистые от вазелина; здесь была и моя сорока, которая теперь словно приросла к моему запястью и стала частью моего тела.
— Готова? — спросил он.
Я кивнула, и он поднял за моей спиной второе зеркало, чтобы мне видна была его работа. Да, вот она, такой я себе ее и представляла, изгибающаяся вместе с изгибом спины, и кривой клюв захватывает лопатку. Осталось только окрасить изящные контуры сережек, и гуйя оживет и станет вечно распевать свои песенки у меня на спине.
