Впервые он заподозрил что-то неладное в странной истории с кортиком. В мае 1718 года во время разговора, касавшегося разных ремесел, существовавших в Швеции, Герц подарил Якову Вилимовичу «кортик железом оправленной, который зделан от некоторого подмастерья в Стекголме». Брюс, стремившийся даже в приватных беседах подчеркивать достоинства земли русской, отвечал, что благодаря тщанию Петра I «не токмо такие работы, но иныя к главнейшей всенародной ползе надобнейшие ремеслы» в хорошем состоянии находятся. Кортик Брюс переадресовал государю, прося его прислать на Аланд какую-нибудь диковинку, чтобы можно было преподнести ее Герцу. Яков Вилимович тщетно ждал ответа из Петербурга. Роль хвастуна и болтуна абсолютно не подходила ему. Он отправляет письмо Макарову с выражением надежды, что кабинет не пожелает его «в стыду (курсив мой. – И. К.) оставит». Но напрасно ждал Брюс посылку из столицы. Ее получил Остерман и от своего имени одаривал оружием шведов, не сообщив об этом первому уполномоченному. Тогда выходка советника Посольской канцелярии больно задела Якова Вилимовича. Но он не стал жаловаться в Петербург, дабы там не подумали, что между двумя уполномоченными произошел разлад, способный «высоким интересам какое препятствие чинить». А вот другой эпизод встал в общую цепочку унижений и обид. Из Посольской канцелярии на Аланд были присланы меха, драгоценные камни, китайские позолоченные обои и прочие вещи, которые следовало употребить для размягчения сердец шведских послов. Остерман даже не уведомил Брюса о том, кого он собирается одаривать этими вещами. Презенты он вручал по своему усмотрению. Узнав об этом, Яков Вилимович был шокирован. Советник ставил делегацию в положение, когда ее правая рука не знала, что делает левая. Но и это не побудило еще первого уполномоченного жаловаться государю.
Теперь ему стало понятно, почему доношения, поступавшие на Аланд, в большинстве своем доставлялись на имя Остермана. В этом была, вероятно, собственная вина Якова Вилимовича. Если бы он больше внимания уделял ведению дипломатической переписки и демонстрировал свою живую в ней заинтересованность, то не дал бы повода Остерману постепенно перевести его на нормированный информационный паек. Кроме этих обид Брюс припомнил разного рода финансовые махинации Остермана, а также самовольное распоряжение присылаемым провиантом и вином. Эти поступки могли проистекать от пренебрежительного отношения советника к первому уполномоченному. И вряд ли государь стал бы санкционировать такие мелочи, даже если бы желал вывести Брюса из игры. Однако то, что открылось Якову Вилимовичу теперь, когда он остался на конгрессе один, давало повод к тому, чтобы усомниться в прежней склонности к нему государя. Сейчас он заставлял себя вспоминать все, что касалось этого злосчастного происшествия, словно бичуя себя за то, что в большой степени сам этому потворствовал. Перед его глазами всплывали эпизоды, свивавшиеся в одну странную цепь. Вот ярким пятном высветился день его приезда на Аланд. Вскоре за этим последовала присылка от государя грамоты, к которой был приложен код для шифрования особо секретных мест в доношениях послов и для дешифровки царских грамот. Сейчас, с высоты свершившегося несчастья, Брюс хорошо понимал, что допустил роковую ошибку, предоставив полное право Остерману и его людям заниматься шифрованием реляций, ни разу не удосужившись проконтролировать их действия. Да, для занятия дипломатией и политикой он был слишком порядочным человеком. Ему и в голову не приходило, что он может быть обманут таким жестоким образом. Видя отношение к себе Остермана, копируемое его подьячим Синюковым, Брюс в отсутствие первого на конгрессе решил сам расшифровать очередную грамоту государя с помощью имевшейся у него «азбуки цифирной». Принявшись за дело, он с ужасом обнаружил, что код не годится для дешифровки. Желая все же расшифровать грамоту, Яков Вилимович натолкнулся на еще более вопиющий факт. Уезжая с Аланда, Остерман не удосужился передать ему новый ключ к расшифровке корреспонденции, оставив первого уполномоченного посла на попечении своего подьячего, выдававшего Брюсу лишь ту информацию, которую считал нужным. Теперь он понял, что подписывал испещренные цифрами листы, не ведая об их истинном содержании.
