— Я поначалу думал, что парень тот врал мне… — сказал в раздумье пожилой капитан Никонов. — В общем, задержали сегодня в 8.35 браконьера: лося подстрелил. Сам тоже раненый. Причем, как и лось, в правый бок. «Кто, — спрашиваю, — стрелял?» — «Да сам не знаю, — отвечает, — как вторым выстрелом попало». А я заглянул в двустволку — там один ствол только закопчен, и экспертиза не нужна. «Второй выстрел слышал?» — спрашиваю. «Нет», — говорит. Крутит, думаю, чего-то парень, видать, товарищей выдавать не хочет. А тут как вы, товарищ комиссар, успокоили нас, я и подумал. Можно сделать сравнительный обмер раны лося и браконьера. Но я и без этого скажу: одинаковые у них раны — шестнадцатый калибр, и пули прошли под одним и тем же углом. Я потому парню и не поверил…
— Так я и думал, — кивнул комиссар. — А знаете, что находится в центре круга? — спросил он вдруг, оглядев всех повеселевшими прищуренными глазами. — Институт микропедиатрии. То есть больница, где лечат самых малюсеньких детишек! Кто из вас, товарищи, имел хоть какое-нибудь дело с этой больницей?
Капитан Терешкин при этом вопросе поморщился. Не хотелось ему снова связываться с институтом, но делать нечего, поднял руку.
— Вы, Василий Васильевич? — обрадовался комиссар. — А какое дело?
— Ребенок у меня там лечился, — буркнул капитан.
— Очень хорошо, — даже потер руки от удовольствия Пирогов. — Вот вас мы туда и пошлем. Выясните, почему все происшествия со странным исходом, можно сказать, вокруг самой безобидной больницы случились…
С неохотой поехал Терешкин в институт. Сразу нахлынули воспоминания. О том, как Катюша за две недели после выписки из роддома не прибавила в весе ни грамма. Как добрая детская врачиха Нина Васильевна выписала сначала монимици, н, и он побежал в аптеку, страдая за свою «крохотку». А аптекарша прочла в рецепте: «Возраст семнадцать дней» — и ахнула: «Неужели такая маленькая — и уже антибиотик?»
Как потом Нина Васильевна отправила Катюшу с Леной в эту больницу, и по вечерам он приезжал встречать жену, потому что с ребенком ее на ночь почему-то не оставляли. А через четыре дня Лена сама заболела, и ему пришлось ездить в больницу по нескольку раз в день — возить материнское молоко. Мучительно было знать, что твоя «крохотка», которой именно сейчас так необходима мать, находится там одна. Небось заходится слезами, а медсестра просто не в силах уделять девчушке внимание… Да, это были тяжелые воспоминания. Но, надо сказать, в больнице Катюшу вылечили как следует. Теперь ей уже три годика, девица хоть куда, только в росте от своих сверстников отстает.
Институт занимал громадную территорию. Белые корпуса с веселенькими занавесками на окнах были разбросаны. Много зелени…
Через несколько минут после того, как в кабинет директора института академика Ларина вошел Терешкин, в физлаборатории раздался звонок.
— ААихаил Григорьевич?.. Николай Трофимович просит вас зайти к нему.
Завлаб Трубников еще не привык, чтобы его величали по имени-отчеству, однако делал все для этого и даже отрастил окладистую, прямо-таки боярскую бороду, которая, впрочем, не очень-то его старила. Нехотя оторвавшись от расчетов, он запахнул белый кургузый халат и двинул в административный корпус. Вскоре позвонил оттуда:
— Андрюха, давай сюда! И Валеру с собой бери.
— А а чем дело? — спросил Андрей Тверской. Тоже бородатый и тоже, несмотря на это, весьма юный врач.
— А в том, дорогой, что нашим изобретением милиция интересуется…
Вскоре в кабинете Ларина собрался весь «ТТТ»: фамилия у инженера Валеры начиналась с той же буквы — Тихомиров…
— Расскажите-ка нам, пожалуйста, над чем работает ваша лаборатория, — снимая роговые очки, проговорил высоким голоском академик. Весь беленький, лучистый, домашний, он был едва виден за громадным столом. С трудом верилось, что это мировое светило в медицине…
Михаил пригладил свою черную бороду и стрельнул веселым голубым глазом в сторону милиционера.
— В доступной форме? — спросил он.
— В доступной, — солидно кивнул маленькой головкой директор. — Чтоб наш гость все понял.
— Мы, товарищ капитан, — начал Трубников, — пытаемся преодолеть непонимание между врачом и пациентом. У нас в клинике лечат людей в возрасте до года, так что если спросить нашего пациента: «На что жалуетесь?» — он, пожалуй, ничего вразумительного не ответит. Он только плакать умеет, и поди разберись: всерьез он плачет или по пустяку? Есть, конечно, много способов узнать, чем болен младенец, но они подчас неточны или болезненны, а иногда и вредны для больного. Поэтому мы хотим, чтобы врач почувствовал боль точно в том же месте и точно такую же, какую испытывает ребенок. Сначала мы изобрели шлемы. Один надевается на голову врача, другой — на голову пациента. При помощи электроники импульсы поступают от мозга малыша в мозг врача. Все бы нормально, но отвергли наш ТТТ-1: дорого, говорят, и громоздко. И тогда мы создали поле — на основе обычного электромагнитного. Оно заставляет врача чувствовать все, что чувствует ребенок. Аппаратура для ТТТ-2 ненамного дешевле, но во много раз уменьшились ее габариты. Сейчас новая установка проходит испытания.
