– Ну ладно, тогда мы можем воспользоваться тем же способом, которым путешествовали в Китай – помнишь? Ну там, в старом доме, когда я была еще маленькая. Сядем на заднем дворе и примемся копать подземный ход. Ведь это мы всегда можем сделать?
Абуэлита улыбнулась той особенной улыбкой, которая вновь заставила Джой увидеть в своей бабушке ту маленькую проказливую черноглазую девчонку, что когда-то босиком носилась по грязной улице, гоняя козу.
– О, тот волшебный дворик! Мы тогда путешествовали в Оаксаку, верно? И в Индию. Да, Фина, я помню.
– Дворик вовсе не был волшебным, – возразила Джой. – Это ты была волшебная. Ты и сейчас такая.
Когда машина остановилась на щебеночной дорожке у въезда в «Серебряные сосны», Джой обняла Абуэлиту на прощанье и сказала:
– Я приду к тебе в воскресенье, в то же время, что всегда. Тебе что-нибудь принести?
– Принеси мне песню, – сказала Абуэлита. – Одну из твоих песен, которые ты сочиняешь, – они мне нравятся. Ты можешь спеть ее мне, когда мы пойдем гулять.
– Договорились! – согласилась Джой и быстро нырнула обратно в машину – она терпеть не могла смотреть, как Абуэлита медленно, с трудом идет через двор и как постепенно ее фигура скрывается из виду, тает за сверканием подсвеченного фонтана.
– Каждый раз, когда мы оставляем ее здесь, – произнесла Джой, обращаясь к отцу, – я думаю: «А вдруг этот раз был последним? Ну а вдруг?» Я ничего не могу поделать с этой мыслью. Она всегда ко мне приходит.
– Мама крепка, словно гвоздь, – отозвался мистер Ривера. – Она еще всех нас переживет, уж поверь мне.
Всю дорогу до дома он надиктовывал какие-то замечания на маленький диктофон, а Джой свернулась клубком и вспоминала, как они с Абуэлитой путешествовали в Индию и в Китай.
В ту ночь Джой никак не могла уснуть. В конце концов она кое-как ухитрилась задремать, а несколько часов спустя проснулась снова. В доме было темно и тихо, лишь урчала посудомоечная машина. Джой потихоньку пробралась на кухню за стаканом шоколадного молока, потом взяла один из дамских романов, которые любила читать ее мать, вернулась в кровать и принялась терпеливо ожидать, когда же ей захочется спать.
Уже давно миновала полночь, а Джой все не спалось. Девочка уже начала размышлять, не удастся ли ей посмотреть ночные программы, если она ляжет на пол перед телевизором и включит его очень-очень тихо. И тут она услышала музыку. На этот раз музыка звучала так близко, что Джой подумала, что, наверное, Скотт снова заснул, не выключив свой дурацкий радиоприемник. Но нет, музыка доносилась откуда-то снаружи и звала ее на улицу. Джой успела управиться с двумя замками и засовом, прежде чем поняла, что музыка умолкла. У Джой вырвалось горестное восклицание, но никто из домашних не проснулся.
Джой вышла на крыльцо и остановилась, прислушиваясь. Ни звука – лишь икающее шипение поливалок на газоне да шум отдаленной автострады. Потом музыка послышалась снова: тихая и не совсем отчетливая. Но она явно звучала где-то рядом – если бы только Джой удалось определить, откуда она исходит! Откуда-то из-за искусственного озера, из-за начальной школы Скотта, из-за дома добровольной пожарной дружины – да, откуда-то оттуда, это точно. Джой скользнула обратно в дом, сменила пижаму на джинсы и великоватую для нее футболку с надписью «СЕВЕРНАЯ ВЫСТАВКА», прихватила свои туристские ботинки – обулась она, лишь снова оказавшись на улице, – выскочила на улицу и помчалась следом за музыкой.
Музыка вела девочку и в то же время поддразнивала, как сама Джой дразнила кота тети Изабеллы, когда помахивала у него перед носом веревочкой, но не позволяла ее схватить. Трепещущие переливы рога Индиго – «Конечно, это он, что еще это может быть?» – вели Джой через безветренную калифорнийскую ночь. Иногда Джой казалось, будто она слышит голос второго рога. Второй голос скакал и резвился вокруг основной мелодии, как кот тети Изабеллы. А потом наступил момент, когда Джой могла бы поклясться, что играет десяток рогов, и от этих созвучий у Джой сжалось сердце и перехватило дыхание. «Это та самая музыка, которую я слышала внутри себя, слышала всегда, всю жизнь, та самая музыка, которой я никогда не могла дать имя…»
