— А что это, братцы мои, — с удивлением заговорили в толпе, валившей к кремлёвским соборам, — дьяки сломя голову скачут? Не стряслось ли чего во дворе княжьем? И вершники куда-то понеслись. Полагать надо, неспроста это...
— А здрав ли князь великий? — беспокоились некоторые. — Вестимо, не без причины скачку такую затеяли. Что-то случилось же там.
— А может, беду какую чуют, — шептали третьи, оглядываясь на дьяков и многих княжеских "отроков", скакавших из Кремля на конях в разные стороны. — Вот и послали сбирать бояр-воевод. Недаром вчера гонец татарский прибыл.
— А за гонцом другой гонец прискакал, кажись, от пределов рязанских. Не шевелится ли татарва поганая?
— Господи, спаси нас и помилуй! — крестились набожные и уже со стеснённым сердцем вступали под своды храмов, расстроенные собственными же догадками и предположениями.
После заутрени тотчас же заблаговестили к обедне, и когда литургия отошла, народ вывалил из церквей и пошёл домой. Из Успенского собора все выходили крайне мрачные и сосредоточенные и долго молились на паперти, поднимая глаза к небу. Владыка Киприан сказал слово о нашествии нового Батыя, и молившиеся упали духом, зная по опыту, что значит вторжение орд татарских. В других церквах о новой напасти ничего сказано не было, и москвичи выходили из них беззаботно и весело, толкая и сшибая с ног друг друга. Но вот прошло немного времени, и находившиеся в Успенском соборе смешались с остальною толпою — и точно туча какая спустилась над Москвою. Весёлые голоса смолкли. Шутки и прибаутки прекратились. Лица сделались вытянутыми, угрюмыми. Глухой говор прокатился по волнам народного моря.
— Беда, братцы! — слышались голоса. — Идёт на землю Русскую страшный воитель Тимур! Покорил он Тохтамыша, хана ордынского, теперь на Русь ополчается! В Успенском соборе владыка толковал, молиться с усердием велел...
— А князь великий недавно с пировли вернулся, — ехидно усмехнулся высокий седой старик, в котором можно было узнать того новгородца, который пел былину про ушкуйников в Сытове. — От зари до зари бражничал он со своими приспешниками, с красными девицами тешился, срамил звание своё, а когда сытовский поп к вечерне зазвонил, повелел он звон прекратить: что-де церковный звон, что татарский гам — всё едино! Только-де потехам его княжеским помеха!.. Вот и "молиться с усердием велел владыка"! Да и сам-то владыка молится ли?..
Старик многозначительно поджал тонкие бледные губы, зорко огляделся кругом и, видя, что все его со вниманием слушают, продолжал:
— И владыка не без греха, други! Неведомо вам, какую он жизнь ведёт, а я долго жил в селе Голенищеве и узрел очами своими, как он с красавицами хороводился!..
— Это владыка-то? Это старец-то праведный? — раздались протестующие возгласы, и сотни горящих негодованием глаз устремились на новгородца: — Гляди, чтоб на осине не болтаться тебе!.. Не спустим такое поношение владыки святого! Живо глотку заткнём! Не изрыгай непотребных хул на человека Божия!..
— Хорош человек Божий! — нагло ухмыльнулся старик, не смущаясь общего протеста. — Непрестанно о мирском помышляет. Три года назад в Новгород Великий приезжал он, пошлину судную требовал. А потом, совместно с князем великим, торжичан — вольных людей — присудил злой смерти предать. А разве подобает человеку Божьему в судные дела соваться, то бишь пошлину требовать, да науськивать государя на кровопролитие?.. Вот, други! Ни князь великий, ни митрополит на добрые дела вас не ведут! Они вас на гибель толкают! Откажитесь от них, пока не поздно... соберите вече народное, как в славном Великом Новгороде, и Тимур не страшен для вас будет! Внимайте словам моим: воздвигнитесь, восстаньте на князей и бояр, митрополита-сербина низложьте, поставьте нового митрополита, ну, хоть того ж архиерея новгородского, и всё у вас по-новому пойдёт!.. Поверьте старому человеку!..
С секунду все безмолвствовали. Сначала старика приняли за одного из недовольных великим князем людей, чем-либо обиженных горячим Василием Дмитриевичем, но потом, когда тот заговорил таким тоном, всем стало понятно, что перед ними стоит смутьян, имеющий целью восстановить народ против правительства. Грозно нахмурились москвитяне, не одна рука сжалась в кулак; клевета на любимого митрополита особенно возмутила всех, и народ набросился на новгородца, осыпая его ударами и ругательствами:
