— Молодой человек! Можно вас на минутку?
Отчего же нет? Предыбайлов подошел к машине. Амбиндер, утопая в коже сиденья, курил неимоверно длинную сигару. Крокодильей кожи браслет часов «Тиссо», костюм «Хьюго Босс». Затылок шофера выражал тревогу, телохранитель, перевесившись с переднего сиденья, изучающе смотрел на Предыбайлова, и глаза его щурились с пониманием: телохранитель видел в Предыбайлове коллегу.
В чем-то он был прав. Хотя, с другой стороны, в последнее время Предыбайлов, храня одни тела, в основном занимался уничтожением других. Что тоже работа.
— Молодой человек, — сказал Амбиндер, когда Предыбайлов чуть наклонился и в машину заглянул, — молодой человек! Что я могу для вас сделать?
В этих сентябрьских сумерках Предыбайлов, хоть и не имел цели, был готов на что угодно. Убить, кого прикажут, голыми руками. Прыгнуть с десятого этажа, мягко приземлиться, а потом — пробежать марафонскую дистанцию. Угнать правительственный лимузин вместе с офицером по особым поручениям и чемоданчиком с ядерной кнопкой.
Вместо чего угодно Предыбайлов получил работу у Амбиндера, кров над головой, сытную еду, добрых и безотказных подружек, хорошую плату за несложную в сущности работу. О таких условиях может мечтать любой. В таких условиях хорошо встретить старость.
Однако Предыбайлов пал жертвой собственного странного свойства. Свойства, однако, довольно распространенного, которое в Предыбайлове имелось во всей полной красе, но в целокупности не проявлялось, а дремало, — временами просыпаясь и тогда давая себя знать частями.
В амбиндеровской системе Предыбайлова уважали, но любить не любили. Все знали точно — Предыбайлов не предаст, не изменит, в трудном деле поможет, в безнадежном — ободрит, да так, что надежда появится обязательно, а вот чего-то в нем недоставало. С первого взгляда на Предыбайлова было ясно — парень что надо, а вот близости к нему не испытывали. Какой-то в нем чувствовался ущерб.
Внешне странность Предыбайлова проявлялась в замкнутости, в молчаливости. Тех, кто лез в душу, особенно — после небольшой расслабухи, после сауны и закуски, Предыбайлов осаживал. Здоровенный красавец, косая сажень в плечах, ручищи что бедра иного тренированного мужика, ноги длинные, стрижка аккуратная, взгляд темно-синий, губы в меру яркие, костюм новяк, тот, в котором он впервые встретил Амбиндера, давно забыт, галстук костюму в тон, шелковый, французский, «Тед Лапидус». Машину Предыбайлов водил мастерски, промеж глаз давал так, что получатель, если не умирал сразу, то обязательно, по возвращении сознания, проклинал свое дальнейшее жалкое, растительное существование. Стрелял метко. Имел и некоторые другие умения, возможно — в его работе не обязательные, но иногда нужные: мог нажать кнопку на компьютере, мог говорить на отвлеченные темы, умел — что удивительно — танцевать.
Амбиндеру был предан беззаветно. За Амбиндера Предыбайлов был готов на все. Как в сумерках встречи. Разве что — не мог избыть из себя свое свойство, свое необычное для многих влечение, и чувствовал — это ему мешает, это его отвлекает, не дает стать Амбиндеру еще ближе, еще преданней.
Он любил женщин, но не их самих, а их изображения.
Влюбленность в женщин изображенных не покидала Предыбайлова никогда. С раннего детства только те женщины, что сфотографированы, нарисованы, вырублены из мрамора или слеплены из глины, казались ему лучше, интереснее женщин живых и более живых достойны любви. Причем достойны не любви бытующей вокруг и рядом, любви простой, обыкновенной, проявления которой Предыбайлов мог с содроганием наблюдать и наблюдал с младых ногтей, а настоящей, возвышенной, то есть — чего-то совершенно непонятного, необъяснимого, якобы существующего в каких-то заоблачных сферах, никем из известных Предыбайлову людей не испытанного, им — невиданного. Любви, подразумевающей совершенно не те слова, поступки, ощущения, которые Предыбайлову приходилось слышать, наблюдать, а потом и выговаривать, совершать и ощущать самому.
Такое же чувство возбуждали в нем женщины из кинофильмов и те, что заглядывали в предыбайловскую жизнь посредством экрана телевизора, причем телевизионные и кинематографические воспламеняли даже сильнее женщин сфотографированных или вылепленных. Они представлялись небожительницами, ангелессами или, в крайнем случае, существами с другого материка, столь далекого, что само существование его сомнительно. Однако присутствие и воздействие кино- и тележенщин были почти что реальностью — Предыбайлов ощущал их волнующий запах, тепло их дыхания и легкие, волшебные прикосновения, но все это отнюдь не напоминало прикосновения, дыхание и запах женщин живых, тех, кого Предыбайлов не мог любить по-настоящему. Ибо настоящие были для него неприятны, неопрятны, грязны, злы и навязчивы. В них не было тайны. Они были скучны. Их приходилось любить так, как было принято. Они бы очень удивились, узнав про предыбайловский идеал. Они бы высмеяли его и стали бы его избегать, но Предыбайлов молчал, скрытничал, и они лезли к нему в душу, они пытались его переделать, они целовали его мокрыми ртами, хватали его жадными руками. Они спали с ним, стонали и сопели, они прижимались к нему, выделяли жгучую влагу, вскрикивали, разбрасывали руки, сжимали его бедрами, сучили ногами.
