– Вы не сразу бросились прочь, Елена Андреевна, – тихо сказал Кравченко.
– Я подумала – быстро ее не найдут там, внизу, во рву. Этот ее глупый коврик валялся рядом, привлекая внимание. Я сбросила его вниз. Швырнула вниз и ее полотенце. Там, на площадке, меня никто не видел, кроме…
– Кроме кого?
– Его, моего мужа, – Елена Андреевна смотрела на Петра Петровича Шагарина – бесстрастного, как мумия. – Он стоял под деревом. Как он очутился в саду, не знаю, ведь я же оставила его в спальне, в кровати… Было очень тихо, на дереве сидела птица и пела… Черный дрозд… Это было так ужасно… Боже, как же это было ужасно! – она закрыла лицо руками.
Отгремело, отзвучало… Аукнулось эхом в горах, прошумело дождем, ветром, пылью легло на проезжей дороге.
Вой сирен, скрип тормозов, форменные фуражки. Группа захвата, следователь, вопросы, ответы, листы протоколов. Тонированные (вместо традиционно зарешеченных) окна полицейско-милицейского «воронка».
Мать и сына Шагариных после всего с внушительным эскортом увезли в прокуратуру. Елена Андреевна не отпускала руку Ильи, как будто он был маленьким (как когда-то был) и она боялась его потерять.
И даже там мы пребудем вместе. Пока смерть не разлучит нас.
Amen…
– Будем считать, что имело место роковое совпадение, – спотыкаясь на каждом слове, подытожил Кравченко.
После спуска в подземный ход и общения со стражами закона, после того, как мать и сына Шагариных увезли, он не стал, как ожидал Мещерский, звонить своему работодателю Чугунову. Вообще отключил, вырубил мобильник и позволил себе… Да что уж там, оба они после всего позволили себе расслабиться по-крупному. Третья по счету бутылка коньяка из замковых погребов – чем не микстура от стресса? Бутылки и фужеры на серебряном подносе принес официант, подал вежливо, с достоинством – Мещерский заметил, что после всего произошедшего обслуга, обитатели Нижнего замка стали относиться к ним, точнее, к Кравченко, как-то по-особенному. Была ли это благодарность, признательность? И вообще, как прежде, в старые добрые времена, здесь, в Карпатах, чествовали рыцарей, выигравших схватку с чудовищем? С пугалом, пусть даже и ряженным в простыни вместо погребального савана.
– Будем считать, мы ошиблись, – повторил Кравченко, глядя сквозь коньяк на свет (они сидели на галерее, послеполуденный час – солнечный и тихий). – Я ошибся, Серега. Никакой связи между убийствами, как видишь, не было. Это просто совпадение, что и она, и он… Одним словом, чего на свете только не бывает, а, Серега?
– Вон Гиз. Может, узнаем его мнение? – ответил Мещерский. Коньяк он тоже пил, но вкуса его – выдержки, букета не различал. – А вообще нам пора. Из Мукачева до Киева ходит ночной поезд, а там сядем на самолет – и в Москву. Кате надо позвонить…
– В таком виде? – Кравченко поднял брови, залпом выпил коньяк. – Моя жена… Катя стро-о-о-гая. Скажет, что мы опять с тобой пьяные, скажет, что дураки. Ничему не поверит, что расскажем. Ни единому нашему правдивому словечку.
– Она-то поверит. Она ради тебя, Вадик, во что угодно поверит. А ты сам-то веришь? – Мещерский вздохнул.
– Придется, Серега, ничего не остается. Имело место быть совпадение – и никаких там… Два убийства, не связанных между собой. Мотив сходный – ревность, но исполнители и объекты, то есть жертвы, разные. И никакой связи. Ни малейшей – ни логической, ни тем более мистиче… Просто имело место…
– Вон Гиз, спросим его.
– Эй, уважаемый… пан Калиостро, – окликнул Гиза Кравченко. – Хотите коньяка?
– А не откажусь, спасибо. – Гиз подошел, сел в плетеное кресло, принял из рук Мещерского полный фужер.
«Вот так сидеть после всего с колдуном, – подумал Мещерский. – Потягивать коньячок. Это похоже на какую-то игру. Впрочем, сейчас все игры компьютерные. Сейчас он скажет: «Liliata…»
– Покидаете нас? – спросил Гиз.
– Через час-полтора. Вещи уже собрали.
– Если слегка задержитесь, станете свидетелем зрелища.
– Еще одного? – испугался Мещерский. – Нет уж, с нас хватит.
– Киносъемки, – успокоил его Гиз. – Я в суматохе забыл сказать – накануне ведь киношники звонили.
