В результате в доме сделалось очень тесно. Дайон любил его, Сильфида терпела, а Джуно ненавидела. Она ненавидела Витс-Энд потому, что там была воссоздана эпоха, когда женщина была не более чем движимым имуществом. Дайон любил его по этой же самой причине. А Сильфида, не вдаваясь во все эти психолого-философские тонкости, просто наслаждалась ветреной тишиной долины, частыми продолжительными занятиями любовью с Дайоном и тихим довольством своей беременности.
Отношения между ними тремя были крайне сложны, но вполне переносимы. Джуно хотела ребенка и именно от Дайона. Она была готова стерпеть многое, чтобы получить его полюбовно. Дайон тоже хотел ребенка и вполне осознанно хотел любить женщину, Которая вынашивает его, желая продемонстрировать тем самым, что только эта, как он верил, настоящая связь и может доставить ему истинную радость. Однако это не мешало ему желать Джуно или, по крайней мере, нуждаться в ней. Бывали минуты, когда он с удовольствием вылил бы на голову Сильфиде ушат холодной воды, настолько был ограничен круг ее разговоров. И в такие моменты Джуно представляла собой прекрасное противоядие. Но одной только Джуно было недостаточно. Так же как и Сильфиды. В этом-то и заключалась основная трудность его положения. Он искал одну-единственную женщину, которую мог бы полюбить всем сердцем, но вместо этого находил совершенно разные стороны своего идеала в двух совершенно разных женщинах. Что касается Сильфиды, то она не желала ничего, кроме безопасности и физического удовлетворения. Гарантируйте ей это, и она была бы совершенно счастлива своей ролью репродуцирующего растения.
Бывали моменты — и очень часто, — когда Джуно, устав от витс-эндовского образа жизни, возвращалась в Лондон, чтобы ощутить биение пульса большого города. И бывали моменты — очень редко, — когда Дайон делал то же самое. Но еще реже случалось так, что они летали в Лондон вместе.
Именно в один из таких редких дней, когда Дайон и Джуно, после вечера пьяных увеселений и шатаний по трущобам Вест-Энда, вернулись в квартиру в Лон-доне-Семь, и объявился Леандер. Раздался звонок, и Дайон, сидевший ближе к видеофону, ответил.
Но как только на экране возникло изображение, он выключил аппарат. Лицо Леандера растаяло почти в тот же миг, как и появилось, но все же не так быстро, чтобы Дайон не успел заметить блеск триумфа в глазах, с сардонической усмешкой смотревших на него. На несколько секунд он неподвижно и безмолвно застыл возле экрана, ожидая то ли того, что сейчас упадет замертво, то ли того, что вызов повторится. Но ничего не произошло. Возможно, Леандер был просто не в настроении нажимать на кнопку.
Джуно заметила напряжение Дайона и уловила мимолетный взгляд Леандера.
— Кто это был, любимый? — спросила она как бы между прочим. — Призрак из твоего ужасного прошлого?
— В соединении, возможно, с указанием на мое ужасное будущее, — загадочно ответил Дайон, вытирая вспотевший лоб. Затем он взял себя в руки:
— Ты его не знаешь, плоскопузая. Он вращается в низменных и порочных кругах, из которых ты вырвала меня своей добротой и верностью, связав по рукам и ногам деньгами.
— Когда ты врешь, ты непроизвольно сглатываешь.
— Я так же сглатываю, когда не вру.
— Тогда пойдем в кровать, и ты покажешь мне образец того товара, который расточаешь для Сильфиды.
— Ревнуешь, бесплодная утроба?
— Нет, просто проявляю нетерпение, юнец.
И они довольно резво прыгнули в кровать. Это был единственно возможный способ избежать бесплодных дискуссий. Но даже будучи полностью поглощенным любовной игрой, Дайон не мог забыть взгляда Леандера.
На следующий день он дезертировал от Джуно и в который раз полетел на север. В Эдейле, маленьком, открытом всем ветрам, заключенном между массивными холмами мире, Дайон чувствовал себя в относительной безопасности и мог расслабиться. Он прибыл в разгар весеннего грозового ливня, промокший насквозь и в унылом расположении духа. Дайон сбросил реактивный ранец, но был слишком нетерпелив, чтобы проделать то же самое с летным комбинезоном. Он просто расстегнул на груди молнию и заключил Сильфиду в объятия.
