Восторг все глубже охватывал Эвери. Он забыл об усталости. Он осознавал только, что идет. И совершенно забыл о Барбаре.
Он вспомнил о ней только тогда, когда она сказала:
— Извини, Ричард, я больше не могу.
Эвери посмотрел на Барбару и удивился. Он удивился не тому, что она устала, а тому, что она действительно тут, рядом с ним. Они остановились на ровной полоске песчаного пляжа, который казался абсолютно прямым и, простираясь назад и вперед, пока не терялся в темноте.
При звуке голоса Барбары Эвери почувствовал себя лунатиком, которого вырвали из его тайного спасительного сна и толкнули в незнакомый мир действительности. Он смотрел на Барбару и почти не узнавал ее. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы заставить себя понять, что она сказала.
— Ладно, ничто не мешает нам заночевать прямо здесь, — с усилием сказал он.
Он сбросил спальный мешок и принялся раскатывать его.
Барбара начала раздеваться.
— Пойду искупаюсь. Может, это чуточку взбодрит меня.
Эвери ничего не ответил. Он сел на спальник и закурил. Он затянулся и в горле у него запершило. Эти сигареты пролежали уже слишком долго. Он отшвырнул ту, которую уже закурил.
Барбара, обнаженная, стояла у кромки воды, она с наслаждением вытянула руки вверх, упиваясь прикосновениями прохладного ветерка.
Эвери смотрел на нее. Она была вся серебряная. Серебряные волосы, серебряные плечи, руки, груди и тело; стройные серебряные ноги. Только лицо, наполовину повернутое в сторону моря, скрывалось в тени.
Эвери подумал, что видит ее — по-настоящему видит ее — впервые. Это не Барбара, его товарищ по Второму Лагерю, не бывшая телеактриса, которая не привыкла обходиться без виски, и даже не то терпеливое существо, с которым он вяло пытался заниматься сексом. Он никогда не знал ее. Незнакомка, а может быть, колдунья… Или просто женщина… Просто женщина.
Какое-то мгновение он был словно в забытьи. Только мгновение, но, казалось, прошли часы. Он погружался в нечто, чего раньше не понимал. Он погружался в водоворот жизни — своей жизни. Картинки плясали вокруг него — и вокруг Барбары — как в сумасшедшем калейдоскопе. Осколки времени, когда он еще мог писать, осколки его жизни с Кристиной, осколки самой Кристины — все они кружились вокруг него, как рваные кусочки фотографии… Или как экспонаты разрушенного ураганом музея…
Только Барбара стояла неподвижно, живая колонна серебра — неподвижный центр загадочного вращающегося мира.
Эвери вдруг страстно захотелось писать. Он хотел написать незнакомку, колдунью, женщину. Он хотел написать ее в небывалых красках. Он хотел создать образы, которых никогда раньше не видел. Он хотел ухватить невообразимые очертания красоты во многих измерениях.
Но мгновение истекло. Она повернулась и побежала к морю.
— Барбара! — крикнул Эвери.
Но она то ли не слышала, то ли не хотела слышать. И это мгновение миновало.
Его покинули — испуганного, изумленного. Барбара уже плыла, серебряная женщина в серебряном океане.
Неужели это — и эта мысль испугала его — неужели это может быть на самом деле?
Но это было — реально, неправдоподобно реально. Реально до боли…
Это было реально. Ему захотелось отогнать наваждение.
Эвери хотел думать о Кристине — и не мог. Он хотел видеть ее, чувствовать ее близость, прислушиваться к замороженным временем словам. Он смотрел на звезды, но это были всего-навсего звезды. Он смотрел на небо, но это было всего-навсего небо. Он смотрел на пляж, но это был всего-навсего песок. Этот призрак — его единственная защита от всех этих прекрасных, мучительных невзгод, что выпадают человеку в жизни, — этот милый печальный призрак не приходил.
Эвери посмотрел на море. Какое-то время он не видел ничего, кроме зыби на жидкой зеркальной поверхности. Он был один во Вселенной, ибо жизнь решила больше не ждать его. Вдруг Барбара нырнула, и брызги взметнулись вверх, словно умирающие звезды. И он понял, что больше не одинок.
Он хотел позвать ее, но не находил слов — нужных слов. Тогда он стал яростно срывать с себя одежду, он так смертельно боялся потерять это, что у него не было времени понять, что же он обрел.
