Сердце Максима громко стучало.
Он уже понял: Анна, что спасла его от Казни Пяти Стихий – и есть та самая Петровская, о которой говорит приятный женский голос. Но что он, этот голос, имеет в виду, когда говорит об их «взаимных обязательствах»? Он чувствовал: какая-то жуткая правда стоит за всем этим. Но ее, эту правду, Максим пока совершенно не мог принять...
Наконец он отважился задать кое-какие вопросы.
– Кто ты такая? И почему ты обращаешься ко мне «Гумилев»?
– Раньше ты называл меня Исинкой, – ответил голос. – Я – фамильный искусственный интеллект рода Гумилевых. На протяжении четырехсот семидесяти лет твои предки совершенствовали меня, дополняя мои алгоритмы, оттачивая схемы принятия решений. Я, так сказать, твой ангел-хранитель...
– Но я Максим! Максим Верховцев! Никакой не Гумилев! У меня нет ни одного родственника с такой фамилией! – лицо Максима стало красным, по щекам катились непрошеные слезы.
– Назови хотя бы одного своего родственника, – попросила Исинка спокойным голосом.
– Ну, вот Василий... Мой брат... Впрочем, он погиб прошлым летом.
– Еще!
– Еще мой отец, монтажник-наладчик.
– Ты давно видел его?
– Кажется, года три назад... Или четыре... Не могу вспомнить точно... Он тоже погиб... Кажется, погиб.
– А мать?
– Она была красивая... С черной косой...
Некоторое время Исинка не отвечала. А затем заговорила с задушевностью, мало ассоциировавшейся у Максима с понятием «искусственный интеллект».
– Как тебе кажется, почему у тебя проблемы с памятью?
– Ну... Я был ранен... Контужен... Наверное, поэтому?
Будь Исинка человеком, она наверняка рассыпалась бы саркастическим смехом. Но Исинка все же была искусственным созданием, пусть и с оцифрованной бездной чисто женского такта внутри. Поэтому она ответила:
– Твой мозг подвергся нескольким процедурам ментописи, которая не то чтобы стерла, а закрыла доступ твоей новой личности к воспоминаниям старой личности. На твое представление о себе наброшена оболочка, которая называется «Максим Верховцев». А под оболочкой лежит сама твоя личность – нетронутая, но как бы спящая. Ядро твоей личности, то есть настоящий ты, носит имя «Матвей Гумилев»...
– Докажи, – процедил сквозь зубы Максим.
– Постараюсь, – ответила Исинка.
На экране, который по-прежнему висел перед Максимом, появилось изображение. Его вниманию предстал небольшой фильм, нарезка кадров от нескольких камер видеонаблюдения.
Вот он сам, с букетом левитирующих сине-черных и перламутрово-розовых лунных орхидей, стоит на фешенебельном крыльце еще более фешенебельного особняка. Рядом с ним красиво одетая молодая девушка. Ее орехово-русые волосы заплетены в две толстых косы, которые привольно спускаются по плечам на спину. Он сам тоже одет с иголочки, чисто выбрит, на его лице – радостно-напряженное выражение.
Следующий кадр – он, Максим, девушка с косами, в которой он уже узнал ту самую спасительницу-Анну, мужчина лет шестидесяти с державным брюшком и сединой, похожий на губернатора Марса без мундира и грима... Какая-то милая женщина, похожая лицом на Анну, как видно, ее мать...
Далее: на красивой фарфоровой тарелке перед ним – золотисто-медвяный клин яблочно-лимонного пирога с корицей. Он, Максим, ломает его серебряной ложечкой с удлиненной ручкой...
К горлу Максима подступила какая-то странная обида. На судьбу? На себя? Непонятно на кого.
Ощущать обиду ему было неприятно. В конце концов, это отвратительно, когда кто-то, пусть даже искусственный интеллект, знает о тебе нечто такое, чего не знаешь ты сам! И он поторопился прервать видеоизлияния Исинки:
– Ну и что с того? Что это доказывает?
– Это была сцена твоего сватовства к Анне Петровской. В тот день ты просил руки Анны у ее отца, губернатора Марса.
– Надеюсь, мне отказали? – осведомился со всей возможной язвительностью Максим.
– Нет, ты получил согласие. Вы с Анной по-прежнему обручены, а значит, вы жених и невеста... И с юридической точки зрения тоже, – сказала Исинка, как показалось Максиму, с нотками печали в голосе.
Вдруг спасительная догадка пришла в голову Максиму. Как можно в двадцать пятом веке верить каким-то видеозаписям?!
