— Точно так! — обрадованно сказал Жуматов. — Что ж, кое-чему я вас научил… И, если верить часам, пришло время прощаться, — голос майора дрогнул. — Господа кадеты! Через две минуты заканчивается последнее занятие девятого семестра. Мне нравилось работать с вами. Я, представьте себе, многому у вас научился! Ведь известно, что старый лис научится большему у юного простака, чем юный простак у старого лиса…
В аудитории заулыбались. Мицар Егорович, с его глазками-бусинами, редкими усиками над верхней губой и длинным острым носом, и впрямь чем-то напоминал видевшего сотни хитроумных капканов и пережившего добрую дюжину хвастливых охотников старого лиса.
— В общем, господа кадеты, я желаю вам успешной сдачи экзаменов, лихого боевого троеборья, удачного распределения и… до встречи на выпускном банкете! — как ни старался майор выглядеть каменным, в глазах у него все равно блестели слезы.
Дождавшись, когда майор закончит, сидевший за крайней правой партой первого ряда старшина группы Кондаков вскочил и, четко, по-строевому развернувшись к аудитории, скомандовал:
— Группа, встать! Смирно! К прощанию с господином майором приготовиться!
Кадеты четко, как на параде, повиновались.
— Большое! Спасибо! Дорогой! Мицар! Егорович! — единой громкой волной пророкотали тридцать глоток.
И в этот миг тишину за дверью аудитории вспорол оглушительный звонок, звуки которого, впрочем, мигом утонули в неровном «Славься, славься!», грянувшем с улицы через распахнутое окно. Там, готовясь к церемонии вручения офицерских патентов, репетировал самодеятельный духовой оркестр.
Согласно давней академической традиции на каждом учебно-боевом корвете был крупно написан не только тактический номер, но и фамилия кадета.
Никто уже не помнил, зачем это сделано.
Но версий гуляло много. Что, мол, такая мера помогает привыкать к ответственности. Стимулирует хозяйскую заботу о машине. Помогает ориентироваться посредникам-наблюдателям боевого троеборья (будто бы уникальной радиосигнатуры каждого кадета недостаточно!).
На начальном этапе боевого троеборья выпускники Академии Космического Флота имени Валерия Чкалова должны были участвовать в гонке по маршруту Луна — Земля. Условия этого этапа были предельно простыми: чем быстрее ты долетишь до полигона «Гольфстрим», расположенного на геостационарной орбите Земли, тем лучше.
Причем траекторию движения и режимы полета ты выбираешь для себя сам.
Желаешь мучиться поначалу десятикратными перегрузками, но зато потом меньше возиться с коррекциями орбиты — пожалуйста.
Хочешь использовать Луну в качестве гравитационной пращи — твое дело.
Хочешь — о безумец! — экстренно тормозиться на конечном участке траектории при помощи верхних слоев атмосферы Земли — флаг тебе в руки!
Матвей не был бы Гумилевым, если бы не выбрал последний вариант. В случае успеха он позволял с гарантией опередить осторожничающих одногруппников на девятнадцать с половиной минут.
В случае же неудачи Матвей рисковал сгореть в атмосфере Земли вместе с разваливающимся на куски корветом где-то над южной частью Тихого океана. Но интуиция подсказывала: бояться незачем!
Главное, что привлекало Матвея в этом маршруте, — уверенность, что никому из его однокашников не хватит куражу последовать за ним. Не хватит характера рискнуть.
Поэтому, когда мимо него болидом пронесся корвет, на котором было написано «05 Прусаков» — аппарат его заклятого врага — возмущение Матвея не знало пределов!
Вражда Гумилева и Прусакова длилась не первый год.
Началась она, как водится, из-за женщины. Ее звали Евгения. Она преподавала пение в местной средней школе. Евгения была старше обоих соперников-кадетов на двенадцать лет и растила двоих детей, то разъезжаясь, то съезжаясь с полуреальным мужем-экспедитором… Увы, ни Прусакова, ни Гумилева ни одно из этих обстоятельств не остановило.
Должен был пройти год, наполненный вязкими и липкими, как конфета-тянучка, отношениями, чтобы Гумилев честно признался себе: его интересует не сама Евгения и даже не ее несомненные достоинства, а возможность утереть Прусакову, до безумия влюбленному в Евгению, его кривой, жирно лоснящийся нос. Однако, когда он осознал этот факт (не без помощи штатного психоаналитика Академии доктора Угрюмова), ситуацию было уже не поправить.
